Борис Азбукин - Ленькин салют

Крутая, еле заметная тропка, извиваясь, вползла на вершину Зеленой горы и повела Леньку дальше.

День был солнечный, тихий. Слегка морозило. Дали ясны, воздух неподвижен и удивительно чист, а море не по-зимнему спокойное и синее-синее. На горизонте оно казалось Леньке похожим на длинный, острый меч, который врезался в белокаменную твердь берегов. И где он вонзился глубже, там образовались широкие синие разрезы бухт.

А вот и бугор, за которым пещера, где когда-то он с ребятами играл в войну. Давно это было, прошло уже больше двух лет. Потом в этой пещере опасались от бомбежек жители Зеленой горки. Случалось и ему тут отсиживаться, а теперь она будет пристанищем матросам, бежавшим из концлагеря.

Но сумел ли боцман найти эту тропку к пещере? Ее и днем-то мудрено заметить, не то что ночью. Эх, кабы все вышло так, как задумали, тогда бы и он ушел с ними в лес к партизанам и стал бы мстить оккупантам.

До сих пор ему здорово везло. Ух, и насолил же он за это время фашистам! Нынче все на слободках над ними смеются, ни в грош не ставят их крики по радио о мнимых победах на фронте. Из подпольных листовок все знают, как набили им морду под Курском и что с Украины их гонят в три шеи. Фашисты ужас как злятся! В каждом приказе грозят расстрелом, если поймают с листовкой. Пусть побесятся. Он им еще перцу подсыплет.

А Жене спасибо: какое большое и важное дело она нашла для него! И до чего ж интересно водить за нос жандармов и полицаев. Они до сих пор не догадываются и думают, что партизаны из лесу приносят листовки. И все шастают, рыщут вокруг слободки. Просто умора!

Но всего забавней дурачить по ночам жандармские засады. Разносить ночью листовки, когда лягавые тебя вынюхивают, — это не бычков в бухте ловить. Уметь надо! Тут перво-наперво покажи себя как разведчик: выследи, где засада, и потом уж действуй без прошиба. Ползи на брюхе по огородам, перебирайся через развалины и, чтобы камень не загремел, не хрустнул осколок стекла под ногой, осторожно обходи засаду, подбирайся к хате и клади листовки под дверь или наклеивай. Вот это класс! Иной раз ползешь мимо жандармов, а самого мороз по коже дерет. Так бы вскочил и побежал. А нельзя — заметят. Риск такой — дух захватывает!

Зато уж утром тебе награда: у жандармов переполох, а наш народ радуется. Только и разговоров на слободке, что о новостях с фронта… Прибегают ребята, уверяют, будто своими глазами видели, как ночью с горы спускались партизаны, а он слушает и давится от смеха.

Но самое развеселое было дело, когда наши Киев освободили. Женя и Аня тогда на большом листе нарисовали, как Гитлер удирает с Украины, а наши его в зад штыками поддают. Здорово получилось, ну, вылитый Гитлер. А он еще с Женей сочинил частушки и внизу приписал:

Ночью, как велела Женя, он приклеил карикатуру с частушкой и листовку на дверях городской управы. А утром, сбежалась толпа: читают, хохочут. Появились полицаи, жандармы, пришел городской голова, красный, ругается. Полицаи ножами соскабливают с дверей карикатуру с листовкой, жандармы разгоняют народ. Суматоха, крики, немецкая брань. Вот потеха! Весь город тогда смеялся.

И вообще с тех пор, как Женя стала давать листовки, жизнь повернулась к нему неведомой стороной, полной приключений и волнующего азарта борьбы. Теперь дел ему хватало и на слободке, и на пристани, куда он приносил листовки пленным.

Удивительно, как у него сразу много появилось друзей. Но самый лучший друг-приятель — это, конечно, Громов. Матросы зовут его боцманом. А он мог бы на что угодно поспорить, что в дни осады видел, его в форме лейтенанта флота. Но, если сам Громов хочет зваться боцманом, пусть, будет боцман. Тут дело ясное: стоит эсэсовцам пронюхать, что он офицер да еще и коммунист, и ему — амба.

Чем понравился Леньке этот русявый, сероглазый парень? То ли веселостью, которой заражал всех, то ли смелой предприимчивостью, или, быть может, пристрастием к песням и острому словцу? Трудно разобраться. Он как-то сразу выделил боцмана среди других, и тот его тоже приметил. Боцман стал подбрасывать голубям просыпанное наземь зерно, а он вызвался помогать ему прятать продукты, унесенные из-под носа зазевавшегося надсмотрщика.

Прочитав первую принесенную им листовку, боцман сказал:

— Ну, браток, удружил. Для нас это теперь дороже хлеба. Давай еще, надо, чтоб вся братва в концлагере читала.

— А как же ты пронесешь? У вас же при входе обыскивают?

Боцман лукаво тогда улыбнулся и сказал:

— У, меня есть потайное место. Я их вот сюда привяжу, — он дотронулся рукой чуть пониже колена. — Лягавые обыскивают, кончая карманами, и в ноги нам кланяться не хотят. А мы тому и рады. Все под клешем проносим, даже гранаты.

За полгода по заданию Жени он передал Громову двадцать разных листовок, и все они до одной попали в лагерь.

Все-то боцману дается, будто играючи, даже зависть берет. Дня три назад боцман утаил целый воз всяких продуктов, а нынче ночью сбежал с товарищами из лагеря. Ловок, смел, с таким не пропадешь. Правда, и без него, Леньки, тут не обошлось. Кто показал, где и как спрятать эти продукты под развалинами? Он, Ленька. Кто указал эту пещеру, чтоб схорониться после побега? Опять же он. Эх, кабы Громов взял его с собой в лес! Возьмет или не возьмет? Если возьмет — не пожалеет, он ему здорово еще пригодится.

С такими мыслями Ленька подходил к пещере. Вот уже и тот обломок скалы, за которым скрывается вход в нее. Но что-то не видно следов, нет и дымка от костра! Неужто тропы не нашли?

Однако опасения его тут же рассеялись: из-за скалы показался матрос в бушлате, с охапкой сухого курая. Увидев Леньку, матрос остановился, и на лице его заиграла широкая белозубая улыбка.

— А-а, певун! Наконец ты объявился. Я знал, что придешь, — сказал он.

Ленька побежал навстречу.

— А я уж думал, что вы заблудились.

— Поплутали маленько ночью. Не скажи ты об этой скале — не нашли бы пещеры. Заходи и рассказывай. Видел наших на пристани?

— Видел. От них я и узнал о вашем побеге и сразу помчался сюда.

Посреди пещеры тлел костерчик, над которым был подвешен на рогатках солдатский котелок. Боцман подбросил курая. Пламя вспыхнуло, разогнав полумрак подземелья, и Ленька увидел пятерых матросов, спавших вповалку, чуть подальше — два ящика с галетами и консервами, а на разостланных мешках пудовые головы румынского сыра, три свиных окорока и целый ворох до одурения аппетитно пахнущих копченых колбас. При виде такого изобилия глаза его заблестели, и он незаметно проглотил подступившую слюну. Чтобы не подвергать себя соблазну, он сел на доску у костра и отвернулся.