Нгуен Тяу - Выжженный край

Может, гости какие? Только с чего бы гостям — теперь она их получше разглядела — сидеть вот так на земле, да еще и в углу? По всему видно: спрятаться хотят.

— Эй, вы кто такие? — окликнула она и бросилась зажигать лампу. В кухне, уже с лампой в руках, шаря в потемках в поисках спичек, она наткнулась еще на одного: у входа сидел человек, уронив голову на руки. Услышав шаги, он с мольбой в голосе произнес:

— К ногам припадаю, не гоните!

Эм поднесла лампу: ну вот, теперь все попятно — сытая, лупоглазая рожа. Так вот кто это!

Она выскочила на веранду, стала посреди нее подбоченясь и тут уже, позабыв о страхе, заорала на них:

— Мерзавцы! Твари! Скольких на тот свет отправили! Как диких зверей травили, выслеживали, вынюхивали! И хватило же наглости именно сюда заявиться!

— Землю готовы есть, не гоните только, — умоляюще сказал один, и все остальные испуганно сжались, — нынче нам по домам оставаться нельзя, верная погибель. Вон ведь Кунга забили…

— За шкуру свою испугались! Соображаете, значит, что к чему! Как до вас дело дошло, так сразу сообразили, что такое жизнь человечья!

— Не губите! — бросился в ноги другой. — У нас семьи, дети…

— Семья, дети… Ишь о чем вспомнил!.. А чужих детей ты щадил?

Эм развязала пояс — веревку из бамбукового лыка, мокрую и пропахшую гнилью и тиной, затем стащила с себя робу, которую она смастерила из двух полотнищ зеленой синтетической мешковины, распоров мешок с песком, какие в военном деле используются для укреплений. Непромокаемая роба хороша была и для поля, на которое выходили ни свет ни заря, и для заболоченных прудов, где собирали водоросли.

— Убирайтесь. — Эм сказала, как приказ отдала. — Убирайтесь и возвращайтесь по домам, ничего с вами не стрясется. Кук, наша председательша, всех оповестила об указании волосткома. И теперь это указание никто больше не нарушит. Ненавидеть будут, а тронуть никто не тронет. Власти с вами сами разберутся. Так что ступайте-ка отсюда!

Сгорбившиеся и притихшие, бормоча слова благодарности, бывшие полицаи один за другим вышли со двора.

Эм сняла с веревки развешанную на просушку одежду Кук — темно-голубую поплиновую блузку и шелковые брюки. Бережно сложив, отнесла в дом и положила в изголовье кровати под подушку. Рядом с кроватью стоял ящик из-под снарядов, который Кук приспособила для хранения разных мелочей, на нем лежали два армейских вещмешка — их когда-то оставили ей на хранение Нгиа и Хьен.

Во двор с опаской, как растревоженная наседка, — тз-за ее спины выглядывали головки внучат, — вошла хозяйка дома, Кхой. Услышав шаги в доме, она решила, что это давешние полицаи, и уже собралась ретироваться.

— Долго ты еще вокруг да около слоняться собираешься? — окликнула ее Эм.

— Ох, это ты… А я-то думала, что эти…

— Какие такие «эти»?

— Да ну их, гадов, говорить не хочется! Противно эти гнусные рожи видеть. Слушай, — вспомнила она, — а тебя ведь одна женщина спрашивала. Готовь угощенье, попозже зайти обещалась!

— Куда То убежала, не знаешь?

— Да разве она после уроков домой заглядывает? Небось, как всегда, увязалась за взрослыми, пошла рыбу ловить.

— Что за неслух эта девчонка! Сколько раз ей говорилось!..

И то ли браня, то ли жалуясь на свою приемную внучку, которая самовольно куда-то удрала, и вот уже ночь на дворе, а она все еще носится невесть где, Эм с горящей лампой в руках прошла в комнату, зажгла пучок благовонных палочек, разделила его на две части и поставила — в две вазочки — одну пристроила прямо на корнях срубленного недавно кустарника тетау, у тропинки, ведущей к дому, другую на пороге кухни. Только потом она принялась за приготовление ужина.

В этом доме, владении матушки Кхой, последние два года размещался волостной комитет Чьеуфу. Дом был совсем новый, по-новому же и выстроенный: с плоской крышей, высоким фундаментом, он смотрелся этаким каменным кубом, в окнах красовались декоративные решетки. Настоящей владелицей его была дочка Кхой. Дом окружал большой сад, где росли плодовые деревья. Урожай с них снимали круглый год. К дому вела дорожка, обсаженная двумя рядами ровно подстриженного кустарника, кроме того, тут росло еще с десяток абрикосовых деревцев. Прежде в канун Нового года, когда ветви абрикосов сбрасывали с себя листву и сплошь покрывались бледно желтыми цветами, мать и дочь срезали их и несли на рынок в Куангчи, выручая за каждую ветку по тысяче пиастров.

Все это богатство было создано руками дочери Кхой, она оказалась на редкость предприимчивой особой. Муж ее, молодой и здоровый мужчина, весьма охочий до женского пола, был всего лишь сержантом в марионеточной армии, его часть стояла в здешнем уезде. Дочери Кхой пришла в голову мысль открыть неподалеку от села, прямо у шоссе, идущего к порту Кыавьет, бар, где продавались бы «солдатская радость», оранжад «Вирелей», пиво «Тигр» и ряд других столь же замечательных и высококачественных прохладительных: напитков. Но главным ее занятием была перепродажа американских товаров, скупленных но дешевке у солдатни. Вещи, доставшиеся ей буквально за гроши, предприимчивая особа переправляла солдатам региональных частей, расквартированных неподалеку.

И вот при таком-то доме, при таком процветании пришлось бросить все, продать, утирая горькие слезы, почти за бесценок кафе-бар, так удачно пристроившееся у реки, по которой текли деньги, и уехать в район, сняв там убогую комнатенку.

Ей хорошо были известны повадки мужа — он слыл заправским сердцеедом, и не без оснований — возле него вечно крутились какие-нибудь бабенки. Конечно, если убьют мужа на войне — тут уж другое дело, ничем не по можешь, но чтобы из-за поганой коммерции, пропади она пропадом, у тебя его из-под носа какая-нибудь бабенка пошустрее уволокла, нет уж, увольте, этому не бывать. Под бдительным оком супруги, контролировавшей не только каждый его шаг, но и каждый брошенный им взгляд, бравый сержант сделался неузнаваемым — без жепы он теперь и шагу не делал, а той только того и надо было. Потому-то так и случилось, наверно, что домой она за целый год всего каких-нибудь пару раз наведалась, да и то чтобы прихватить с собой что-нибудь поценнее — теперь на новом месте надо было свое дело открывать… Но вот подошло лето семьдесят второго, и, теперь уже окончательно бросив детей на попечение матери и даже не простившись, не повидав их напоследок, супруги, ничтоже сумняшеся, дали стрекача в провинции, что лежали намного южнее.

Ну, а дом как был, так и остался стоять; и хотя всю» округу несколько месяцев подряд беспрерывно бомбили Б-52 и все здесь было в куски искрошено, сровнено с землей, он каким-то чудом остался цел и невредим. И когда Пришло мирное время, тетушка Кхой охотно пустила в этот постылый ей дом весь волостном — пусть работают, — а сама с внучатами переселилась в дальнюю, рядом с кухней комнатенку — этот угол дома только и пострадал от бомбежек, степа в нескольких местах дала трещины, штукатурка осыпалась, черепица с крыши была сорвана взрывом… В остальных комнатах, там, где разместился волостном, все оставалось в полном порядке.