Нгуен Тяу - Выжженный край

— А разве после было легче?

— Как сказать. В части я пробыл всего полмесяца, стояли в джунглях, на ключевых позициях, к западу от Тхыатхиена.

Помолчав немного, Линь снова продолжил:

— Вот там-то я и ощутил весь трагизм своего положения. Ведь на другой стороне были свои — мои товарищи, наши бойцы. Мы с одним солдатом сговорились, ему лет сорок уже было — он сам из Фуванга, крестьянин, — хотели прощупать остальных и устроить что-нибудь. Больших усилий не потребовалось бы. Мало найдется армий, где солдаты так легко поддавались бы панике и так бы верили всяким предрассудкам! Смешно сказать, не успеет солдат вырыть окоп, как уже ищет кусок фанеры или картона, чтобы устроить алтарь предков — молится, чтоб его пули стороной обходили… Да еще и украсит этот алтарь по-всякому…

— Подожди, кажется, это та женщина плачет, у которой мы вещи оставили. — Оу обернулась назад и настороженно прислушалась.

— Как. Ты ничего не поняла? Мужчина в гимнастерке, которому я уступил место для палатки, ее муж, — ответил Линь. — И у них было серьезное объяснение.

— Что?! — удивилась Оу. — Мне она сказала, что ее муж в Золине.

— Не думаешь же ты, — засмеялся Линь, — что младенец родился от человека, который несколько лет безвылазно сидит в Золине?

— Да, теперь, кажется, понимаю… Только мне она все равно симпатична.

— Хорошим людям, как правило, не везет. Сама знаешь, сколько сейчас разбитых семей. Все понятно: жены, спасая детей, уходили от обстрелов и бомбежек туда, где потише, а мужья оставались защищать освобожденные зоны. А женщин, бежавших на Юг от бомб, вынуждали заводить себе новых мужей — то прельщая каким-нибудь жалким добром, то заставляя силой…

— Наверное, и она так — бежала, а потом нашла себе нового мужа. А теперь небось раскаивается и решила вернуться к первому.

— Угу, только это не все. Новый муж бросился вдогонку и умоляет вернуться к нему. Они сегодня всю ночь и целый день только и делали, что выясняли отношения. Посмотрим, что она к утру решит — поедет дальше, в Золинь, или вернется?

К западу от шоссе появлялись и пропадали вереницы холмов. Небо было светлым, а утренний воздух — таким прозрачным и легким, что цепи гор и джунгли точно приблизились сюда, к шоссе, и над всем этим разливался мягкий, казавшийся искусственным свет. Над плавно изгибавшейся линией холмов тут и там поднимались дымки темно-фиолетовых или оранжевых сигнальных костров. Там, где было море, у одной из высоких дюн полыхал большой пожар, мерцающее зарево охватывало край неба.

Шедшие порожняком «ЗИЛы» одной из воинских частей рано утром заехали в Хюэ забрать беженцев, возвращавшихся в Куангчи, и теперь, переполненные людьми и вещами, неслись по шоссе номер один. Тентов и навесов на них не было. Тесня людей, громоздились в открытых кузовах груды нехитрого скарба — столы, стулья, небольшие домашние алтари, даже вывески и прочее добро — от ведер до метелок.

В управлении, занимавшемся перевозками, беженцев привыкли делить на три категории: тех, кто оставил родные края несколько десятков лет тому назад, тех, кто ушел в семьдесят втором, и тех, кто бежал в марте этого года. Вот этим-то третьим и выпала самая нелегкая доля: проделать безумно трудный путь дважды, туда и обратно, постепенно побросав по дороге все свои вещи.

Когда машины проезжали через обгоревший, захватанный языками пламени деревянный мост, Линь — они с Оу были на одном из этих «ЗИЛов» — повернулся к девушке и пошутил:

— Ну вот, въезжаем в Куапгчи, отныне ты больше по принцесса!

— Кого же ты теперь намерен из меня сделать? — засмеялась Оу.

— Стань снова девушкой из Куангчи, сноровистой в поле и ловкой на лодке! — Линь подхватил свое кресло и, высоко подняв его над головой, швырнул этот трон через ограду моста прямо в реку. Оно пошло ко дну не сразу, отце какое то время продолжало покачиваться среди ряски и пузырей под формами моста.

Они стояли, поддерживая друг друга. Оу ощупью отыскала раненую руку Линя, крепко сжала ее. «ЗИЛ» мчался по асфальту шоссе вперед, на север. По обеим сторонам убегали назад последние деревеньки и желтоватые поля.

Линь и Оу, хмурясь, с горечью смотрели на подступавшие к шоссе склоны песчаных холмов, покрытые рыжей сухой травой. Пейзаж сразу резко изменился, в нем появилось нечто очень характерное лишь для этого столько вынесшего, видевшего столько крови и огня края. На горячих песках раскинулись территории бывших концлагерей: Зоми, Зоха, Чьеуай, Чьеутхыонг. Линь читал их названия на огромных деревянных щитах, стоявших вдоль шоссе, и думал о том, что там, дальше, будет еще много таких же зон, концлагерей и стратегических деревень, в которых томились его земляки. Машины бежали среди песков, на которых стояли приземистые домишки, крытые железом, то зеленым, то светлым, почти белым, сверкавшим на солнце так, что издали казалось — это вода. Тут не попадалось ни одного деревца и все вокруг было сплошь одного белого цвета. Единственным украшением этой обнаженной, выставленной на всеобщее обозрение жизни были неизменные ряды колючей проволоки, вместе с бамбуковыми плетнями опоясывающие зону.

И всюду, далеко-далеко, вплоть до каменистых склонов на западе и песчаных пещер на востоке, картина оставалась одинаково однообразной. Сменяли друг друга пустые лагеря, бывшие обиталища живых, и кладбища — обители мертвых. Все это отчетливо выделялось под ослепительным, точно стеклянным небом, небо тоже было белесым, словно и там, наверху, был один песок. Земля, и без того пустынная, стала еще пустынней, людей здесь не было — все давно уже ушли в освобожденные районы или в южные провинции, лишь изредка можно было увидеть одну-две бредущие вдоль дороги фигуры. И повсюду, на всем огромном пространстве, бросались в глаза красные, как сурик, бугорки — краснозем из Бьенхоа, который покупали и привозили сюда, насыпая на могилы, чтобы их не заносило песком, — и оттого обитель мертвых под ярким солнцем гляделась намного веселее и радостней обители живых.

Начиналась духота. А вскоре на смену ей пришел и зной — огненный, обжигающий, пресловутый зной Куангчи. И тут началась страшная тряска. Снаряды вырыли в асфальте глубокие ямы, и машинам приходилось нырять в них. в некоторых местах лента шоссе вообще была разорвана надвое. Линь поспешил обернуться и вскинуть руки, поддерживая сложенные горой вещи, вот-вот готовые свалиться всем на голову. Оу присела у его ног, рядом с женщиной из Золиня.

— А вчера вечером я думала, что вы не поедете, — со смущенной улыбкой призналась она женщине, беря у нее ребенка.

— Ох, как трясет! — Женщина покрепче обняла сидевших рядом двух старших детей. Оу внимательно смотрела на детские личики, пытаясь представить себе, как может выглядеть первый муж этой женщины.