Нгуен Тяу - Выжженный край

Начинало темнеть. Откуда-то с поля летели неясные звуки. Солнце садилось, догорая на вершинах гор. На другой стороне реки, где-то почти у горизонта и темневшей там горной цепи словно только-только догорел огромный пожар, оставив на небе сверкающие золотистые полосы.

Матушка Эм, проработав весь день — а он сегодня выдался особенно трудным, — тяжело переставляя натруженные ноги, брела по полю. Здесь, в этой его стороне, пленные офицеры только закончили засыпать воронки от бомб. Груды свеженасыпанной черной земли тут и там темнели на поле, охваченные кольцами травянистых зеленых берегов, и чем-то напомнили они сейчас матушке Эм залегших в засаде вражеских солдат.

Неприятно, муторно было у нее на душе. Держа в руках ворох травы, ступила она на тропинку, обсаженную по обеим сторонам кустами тетау, и тропинка эта, ведущая к дому, тоже сейчас словно выглядела иной, мрачной и темной, в общем, не такой, как всегда. Хунг вместе с младшей сестренкой крутились у самого дома. Завидев матушку Эм, маленькая Лан тут же плаксиво спросила:

— А моя бабушка где?

Хунг удивленно воззрился на матушку Эм — она им ничего не ответила, даже не посмотрела на них, словно чужая какая-то стала. Она и вправду сейчас мало походила сама на себя.

В эту минуту из сада выбежал Шинь.

— Бабушка! — крикнул он и со всех ног кинулся к ней, посмотреть, не принесла ли она ему, как всегда, кузнечика или цикаду. Матушка Эм отскочила назад, чтобы не дать ему дотронуться до себя. На мальчика глянуло холодное, чужое лицо.

— Какая я тебе бабушка! — закричала она, искаженная гневом. И, швырнув на землю все, что держала в руках, шаг за шагом неотвратимо начала на него наступать.

Шинь, вконец перепуганный, замер на месте, и когда Эм схватила его за вихор и резким движением откинула ему назад голову, чтобы глянуть в упор в лицо, он заорал благим матом.

Только тогда она отпустила его.

Его плач словно привел ее в чувство. Она стояла молча, руки бессильно упали, казалось, она в этот миг лишилась последних сил. Тяжкий вздох вырвался у нее из груди. Долго еще она стояла так, без движения, потом, повинуясь повседневной привычке, наклонилась к ребенку и после минутной заминки — вот он, этот малыш, ее любовь и ее ненависть, — прижала к груди. «Замолчи, успокойся же», — уговаривала, утешала опа. Потом, как всегда, когда возвращалась с поля домой, взяла его на руки, отнесла к колодцу за домом, умыла чумазую рожицу, тщательно вымыла руки и ноги.

Детские слезы просыхают быстро. Часа не прошло, как приготовили ужин и сели поесть, а у Шиня от недавних горестей уже не осталось и следа, он снова, как всегда, за едой ныл и капризничал, не забывая болтать то про одно, то про другое.

Но с того самого дня — и тут матушка Эм, как ни старалась, ничего с собой не могла поделать — будто пропасть пролегла между ней и этим ребенком. Это был и он и уже не он, мелькали перед ней два лица — зла и добра, лицо убийцы ее сына и лицо ребенка, совсем малыша, так нуждающегося в любви, заботе и ласке.

Через несколько дней после этого тетушка Кхой через кашеваров, обосновавшихся в ее доме, попросила передать командирам К-1, что мальчика лучше было бы забрать в другое место. Кашевары видели, какая зловещая тишина нависла над домом, и тоже считали, что так будет лучше. Они же и передали матушке Эм, что Шиня решили у нее забрать и устроить вместе с бойцами одного из взводов.

Матушка Эм сначала со всем согласилась. Но потом разволновалась и не захотела отпускать мальчика. Все это время бойцы К-1, занимавшиеся разминированием полей, жили в одном из заброшенных блокпостов, прямо там же, в поле, и она, несмотря на обуревавшую ее сейчас неприязнь к Шиню, все же побоялась за него — он окажется почти без присмотра и начнет бегать один, а уж там-то все нашпиговано минами.

Так и остался Шинь в этом доме, и все пока продолжалось по-прежнему — он был постоянно возле матушки Эм. Она побоялась за его жизнь и сама себя обрекла на эту муку: постоянно печься о нем. Иногда, проснувшись среди ночи и увидев его сына , который лежал, прижавшись к ней, она вспоминала о Нгиа, и сама собой тянулась рука оттолкнуть этого мальчишку. Но уже в следующее мгновение она приходила в себя и чувствовала опустошение и тоску. За эти последние несколько лет она уже привыкла к постоянному присутствию рядом ребенка, ведь раньше с ней была То, и теперь сон шел от нее, едва она оставалась одна, только рядом с ребенком она чувствовала себя спокойно.

Вот так, ненавидя и любя, гоня его от себя и, наоборот, протягивая навстречу руку, она вновь приняла этого ребенка. А мальчику и невдомек было, каким унижениям и мукам подвергает он эту добрую старую женщину, невдомек ему было и то, что в сердце ее просыпалось повое к нему чувство, новая любовь пускала там свои корни.

Кхой исподтишка наблюдала за матушкой Эм. Сначала она попыталась внушить ей, что лучше всего отослать мальчика, но потом, после отказа, смирилась: что оставалось ей делать, кроме того как терпеть — ведь она приютила матушку Эм, не гнать же ее теперь из-за мальчишки. Хотя, глядя на этих двоих, она только мучилась, острее переживая собственные горести.

В то утро Хьен повез матушку Эм в Срединную деревню, туда, где жила она раньше, взглянуть на старый сад. Бамбуковый каркас дома, который распределила им волость, он уже перевез туда и поставил пока в углу сада.

Нгиа погиб, и Хьен чувствовал себя так, словно теперь пришла очередь его, Хьена, заменить сына Эм. Да и сама матушка Эм вот уже много лет относилась к нему как к сыну. Последнее время, правда, Хьен часто упрекал себя в черствости по отношению к ней, ведь это он привел сюда Шиня, и он не мог не видеть, как страдала теперь все узнавшая матушка Эм. К тому же во всей К-1 даже Чать — кстати, это ему принадлежало решение забрать мальчика и перевести к бойцам — не был так близок к матери погибшего командира, как он, Хьен. И все же по-другому он поступить не мог.

Хьену хотелось, чтоб матушка Эм поскорее прошла через это огромное испытание, через которое предстояло нынче пройти всем: встреча лицом к лицу с последствиями войны, — болезненное испытание, однако оно было неизбежно для всех после тридцати лет боев.

К этой мысли привели его те давние встречи на пляже, где они однажды туманным утром оказались вместе с Тхангом и Шинем.

Матушка Эм присела рядом с Хьеном на обломок фундамента старого дома.

— Чать мне много раз говорил, — начал Хьен, — может, и впрямь лучше, чтоб Шинь жил отдельно? Отдадите его?

— Куда это? — встрепенулась она.

— Мы устроим его во взводе Кьета. Там ребята хорошие, и его они уже полюбили…

Матушка Эм долго сидела молча, потом наконец сказала: