Александр Хамадан - Гнев

После Чжао Шан-чжи на ящики взобралась О Лан. Тысячи глаз восхищенно смотрели на нее. Многие бойцы впервые видели командира женского партизанского отряда. О Лан протянула руку и твердо сказала:

— Там лежит Ван, ваш боевой товарищ и мой муж. Там лежат смелые бойцы народной партизанской армии, наши братья и отцы. Мы пришли заменить их в боевых рядах…

Голос О Лан дрогнул, она опустила голову и сошла с возвышения. Она наклонилась, взяла горсть земли и бросила ее в могилу. Партизаны по очереди вслед за ней бросали в могилу горсти земли. Земля тяжелым пластом накрывала тела.

Костры гасли. На востоке занимался рассвет. Партизаны и партизанки уходили в сопки.

Унтер Камики медленно разгуливал по двору. Он равнодушно оглядывал людей, заполнивших всю площадь двора. Крестьянские парни с узелками в руках, молодые рабочие в обтрепанных халатах, студенты в черных роговых очках бросали на Камики взгляды, полные почтительности и страха. Сегодня судьба этой еще зеленой молодежи проводит черту, делит жизнь на две части: прошедшую, сотканную из невзгод и случайных, жалких радостей, и будущую — неведомую, наплывающую, как туман.

За высокими бревенчатыми воротами призывного пункта остались бережно обработанные поля, жадно прочитанные книги, осталась жизнь, не раскрывшая своего смысла. Этих людей согнали сюда из окрестных деревень, из рабочих кварталов города, со школьных скамей. Сегодня призыв.

Люди стоят молча, наклонив головы, словно глубоко погруженные в думы. Но это не размышления. Это — тупое равнодушие. Лишенные привычного, они томятся бездельем, изнурительным ожиданием. Здесь много односельчан, людей, связанных дружбой сызмальства. И все же сейчас это не сближает их.

Армия, доселе чужая, незнакомая, внезапно возникла перед ними, сковав их мысли, их движения. Армия, еще незримая, но уже реальная, словно гигантский удав, парализующий кролика, медленно наплывает на этих посеревших и притихших людей, заполнивших двор призывного пункта. И будущее мелькает перед глазами бесформенными клочьями, и двор призывного пункта качается, плывет в белесом тумане.

И только унтер Камики — воплощение реальности. Он двигается, хмурит брови, смачно плюет на землю, — живет. Камики бесцеремонно выворачивает скромные узелки 40 парней и, находя соленую сливу, лениво отправляет ее в рот. Он прячет в бездонные карманы своих штанов пачки дешевеньких сигарет, найденные им в широких рукавах халатов деревенских парней. Они молча и бездумно смиряются с этим откровенным грабежом, ибо унтер олицетворяет армию, ее порядок, власть. Унтер Камики — большое начальство.

Камики, понимающе ухмыляясь, совершает долгий обход двора. Призывники поспешно и даже охотно уступают ему дорогу. Некоторые парни, обтесавшиеся в городе и уже знающие, что такое унтер, заискивают перед Камики, низко кланяясь ему и бессмысленно улыбаясь. Он, унтер, — это реальность и кусочек того неведомого будущего, которое скрыто за дверьми канцелярии призывного пункта.

Время от времени в дверях канцелярии появляется маленький рябой писарь. Он сиплым, простуженным голосом выкрикивает фамилии призывников. Писарь вызывает в канцелярию по пять человек сразу. Призывники идут вяло, неуверенно. Унтер Камики слегка подталкивает их в спины.

— Идите, идите, солдаты! — приговаривает он.

Писарь подолгу опрашивает вызванных, заполняет большие анкетные формуляры четким бисером иероглифов. Это только проформа. Призывников знают так хорошо, как не знают они сами себя. За этими людьми следили все два десятка лет их жизни. Деревенский староста, учитель, помещик, полицейский, даже монах — все присматривали за малышом, школьником, юным крестьянином или рабочим.

На столе начальника призывного пункта лежат толстые тетради, и в них жизнь каждого призывника аккуратно разложена по страницам. В этих тетрадях — грубые, но верные слепки поступков, настроений, способностей, всего того, что рисует характер, показывает человека. Это старая система присмотра, выработанная веками, когда феодал-князь насаждал среди своих рабов шпионов и доносчиков. Феодалы ушли. Система осталась.

Писарь по очереди вводит призывников в кабинет начальника. Майор внимательно оглядывает молодого парня.

— Ты еще не солдат, — мягко, чуть ли не отечески говорит он. — Можешь стоять вольно. Ты новобранец.

Это должна быть самая счастливая пора твоей жизни. Кап приятно чувствовать себя молодым и стоять на желанной дороге! Я вспоминаю свою молодость. Эх, теперь ее не вернуть! Скажи-ка, Гумпэй, — голос майора делается строгим и немного пискливым, — нет ли среди твоих друзей коммунистов, а?

— Нет, — отвечает придушенным голосом покрасневший Гумпэй.

— Ты будешь хорошим солдатом, Гумпэй. Солдат — это слуга императора. Армия — это руки и ноги императора. Понял? Служить императору — высшая честь для японца. Понял? Никогда не забывай моих слов. Ступай!

Гумпэй, который от смущения перед высоким начальником ничего не понял, быстро покидает кабинет майора. Но он уже не попадает обратно во двор, где ждут своей очереди другие новобранцы. Гумпэй выходит на площадку на другой стороне двора. Здесь уже давно стоит очередь в цейхгауз за обмундированием. Получивших обмундирование новобранцев унтеры уводят в казарму. Гумпэй торопливо сбрасывает свой широкий бумажный деревенский халат и надевает новые солдатские штаны, куртку. Тем временем унтер Камики брезгливо просматривает вещи Гумпэя. Он долго разглядывает кусок газетной бумаги, выпавший из халата новобранца, и бурчит себе под нос, не глядя на Гумпэя:

— Где взял это дерьмо?

— Нашел на улице, — тихо отвечает Гумпэй. — Мне нужна была бумага — завернуть в нее две иены [6] Иена — японская монета; равняется 1 р. 46 к. .

— Солдат не должен читать газет, кроме специальной солдатской газеты. Запомни это навсегда.

Унтер опускает деньги, которые были завернуты в бумажку, к себе в карман, разрывает листок газеты в клочья и бросает их в урну.

Кровь ударяет Гумпэю в лицо. Отец с трудом достал эти две иены, выпросил их у деревенского старосты для сына-новобранца. «На бедовый случай», сказал старик. И вот этот случай…

Гумпэй бросается к унтеру и срывающимся голосом кричит:

— Это отец дал на бедовый случай!..

— Смирно! Молчать! — командует унтер. — В армии не бывает бедовых случаев. На площадку кругом марш!

Гумпэй робеет под взглядом тупых и злых глаз унтера. Он точно выполняет команду.

На площадке новобранцев построили повзводно Из штаба вышли офицеры и медленно пошли вдоль строя, зорко всматриваясь в лица молодых солдат. Иногда кто-либо из офицеров останавливался, одергивая куртку или поправляя солдату фуражку. Вскоре появился полковник. Строй замер. Полковник торопливо прошел вдоль строя и вернулся на середину. Вскинув голову, он внезапно и быстро заговорил. Глаза его были устремлены куда-то ввысь, поверх солдатских голов.