Александр Кузнецов - Макей и его хлопцы

В разрушенном колхозном сарае уже повесили четырёх фашистов, приехавших сюда, как говорили они сами, ччуть ли не из‑под Берлина. Теперь вся деревня была на ногах. Партизан бурно приветствовали. Всякий стремился поведать им своё горе, рассказать обо всём, что претерпел он от иноземцев, от бургомистра Никона.

От амбара хлеб везли на санях, несли на собственном горбу. Фашисты не оставили народу ни пылинки, ни зёрнышка. Стихийно возник митинг. К бывшему зданию сельсовета пришли, кажется, все — от мала довелика. Здесь были, главным образом, старики, женщины и дети. Мужчины ушли в Красную Армию, а те, что остались, скрываются. К Макею подошли человек пять молодых ребят, стали проситься, чтобы он принял их в. отряд.

— Возьмём! Добывайте оружие и приходите.

Среди этих юношей был и комсомолец Толя Тетёр–кин.

— А у меня, товарищ командир, есть винтовка–полуавтоматка. Мне можно?

В синих глазах парня — мольба. Макей улыбнулся ему:

— Идём! Чего там, раз есть, говоришь, винтовка, значит, можно.

— Есть! — радостно закричал парень и со всех ног бросился куда‑то.

Между тем, митинг уже начался. Говорил Сырцов. Но вот он закашлялся, скрючился, и Макей, шагнув вперёд, сменил оратора.

— Мы — народные мстители. Мы мстим за муки и слёзы нашего народа. Все, кто может носить оружие, идите к нам. С нами наш родной Сталин!

— Спасибо вам, хлопцы! — раздались голоса.

— Товарищу Сталину скажите про наши муки. От фашистских катов сгинем, ежели ч то! Спасайте!

Здесь впервые выступил Иван Свиягин. Он сразу же стяжал себе славу оратора. Среднего роста, сухощавый, с моложавым лицом, хотя ему было уже 34 года, и с большими зализами на высоком лбу, он с жаром говорил о народной мести врагу. Его неистовство потрясло всех присутствующих.

— Ну–ну! Вот так журналист! Чёрт! Настоящий чёрт! — шепнул Макей Сырцову, который стоял бледный, с горящими глазами и туго сжатыми сухими губами. Макей опять подумал, что комиссара надо лечить. Повернувшись к Миценко, он спросил его, достал ли тот черники.

— Целый мешочек, товарищ командир!

Прыщеватое юношеское лицо Миценко сияло. Он был доволен тем, что сумел выполнить задание Макея.

Под крики «ура» и громкие аплодисменты, Свиягин, чуть прихрамывая на раненую ногу, сошёл с трибуны.

Теперь у каждого партизана настоящая винтовка, а Макей и Сырцов имеют автоматы, кое‑кто за поясом — «лимонки», Федя Демченко рассматривает свою трехлинейку и улыбается.

Вечером отряд выходил из Бацевичей, нагруженный военными трофеями. В это время сами крестьяне, помогая партизанам, подожгли волостную управу и амбар, более чем наполовину освобожденный от хлеба. Сделали это для того, чтобы потом можно было говорить немцам, что амбар сожгли партизаны. В мутное зимнее небо взвился огненный хвост бушующего пламени.

— Вот и новогодний фейерверк! — закричал Коля Захаров. Не зная как проявить свою радость, он подбежал к саням, на которые были погружены военные трофеи и продукты питания, ухватился руками за каретку и сделал стойку.

— Смотри! — вскричал Ропатинский. — Коля на руках стоит!

Все, не нарушая строевого порядка, повернули головы туда, где вверх ногами стоял Коля Захаров, Хохот покатился по колонне. Но смеялись не над тем, что выделывал циркач, а от того счастья, которое сопутствовало партизанам в этом первом боевом походе.

— Смотри, смотри, что выделывает! А все‑таки здорово мы им дали! Ха–ха–ха!

— Да, всыпали по первое число! Хо–хо–хо!

Смеялись и Макей, и комиссар Сырцов. Комиссар ясно понимал, что не удайся эта операция, у ребят опустились бы руки, дух неверия овладел бы сердцами маловерных. Но теперь он всюду видел сияющие улыбки, слышал весёлый говор.

— А Данька‑то Ломовцев! Видал? Как секирой по башке этого… Ну, как он, чёрт, у них называется?

— Бургомистр, — подсказал Свиягин.

— Во–во! Никона. Как секанёт!

— А Миценко! Вот камень!

— Наш Макей человек сурьёзный, — послышался голос Михаила Бабина, не скрывавшего своего восхищения железной волей командира.

— А комиссар?! — вопрошал Свирид, разглаживая русые усы. — Хитёр! Как он обвёл вокруг пальца этого бсрова! А?

— Ум! Что и говорить!

В лагерь пришли только утром. Небо прояснилось, мороз крепчал. В воздухе на красном утреннем солнце летали колючие блёстки. Пальцы рук коченели, перехватывало дыхание. Всем хотелось скорее в шалаши и хоть немного там отогреться, отдохнуть.

В лагере, выстроив весь отряд перед своим шалашом, Макей и Сырцов поздравили партизан с одержанной победой. Макей зачитал приказ и от лица службы поблагодарил Николая Захарова, Даньку Ломовцева, Сашу Догмарёва, Петку Лантуха, Поблагодарил командиров групп: Пархомца, Врина, Бабина, Бурака. Все ждали имя Миценко и с недоумением переглянулись, когда закончилось чтение приказа. Сам Миценко стоял бледный, играя желваками.

— А чего Миценку? — заикнулся Ёрин.

— О нём особая речь, — сухо сказал комиссар и, обратившись к Миценко, приказал зайти ему в шалаш. Всех поразил суровый взгляд комиссара, а Миценко вздрсгиул не то от неожиданности, не то от ледяного голе са комиссара.

Была обеденная пора и всем хотелось есть. Когда Оля Дейнеко открыла деревянную крьшйсу котла и оттуда донесся до партизан запах жирных наварных щей, в строю произошло невольное движение. Макей заметил это, улыбнулся:

— Что? Проголодались? Сейчас кончим.

— Мы ничего, — сказал за исех Бурак, — вон там Оля балует.

Оля Дейнеко, поправив белые локоны, стояла в торжественной позе с большим половником в руках. Она ждала сигнала.

Гремя ложками и алюминиевыми котелками, партизаны толкались вокруг котлов со щами и картофельным пюре. Слышался смех, громкий говор. Настроение у всех было приподнятое.

— А теперь не грех и всхрапнуть, — сказал немного осунувшийся Антон Михолап, — как ты думаешь, Илья Иванович? — обратился он к Свириду. И хотя все выразили желание «всхрапнуть», но так никто, кроме Ропатинского, и не заснул. Развалившись на соломенных тюфяках, они вспоминали только что минувшее событие. Никогда, пожалуй, люди так много не говорят, как после удачного боя и неудачной охоты.

В центральном шалаше с независимым видом, высоко подняв голову и держа руки по швам, стоял Миценко. Макей чадил трубкой и сурозо смотрел на мальчишечье лицо своего адъютанта. Сырцов сидел за столом и маленькими глотками пил горячий чай, заваренный черникой. Когда Макей был особенно чем‑нибудь взбешен, он старался говорить медленно, почти членораздельно. Так и теперь, он словно рубил каждое слово.

— Какое ты имел право, скажи, нарушить приказ комиссара?

— Я и дальше буду резать таких собак, как Эстмонт, — сказал Миценко, кося глаза на комиссара. Но тот и бровью не повёл, словно не слышал этого дерзкого ответа.