Сергей Дышев - Почти живые

— Да, — ответил я, — мне бы хотелось позвонить своему редактору.

— Пожалуйста, вот аппарат, — вежливо показал на телефон спутниковой связи Раззаев. — Только боюсь, что вы не успеете.

— Почему? — искренне спросил я.

Раззаев посмотрел на часы:

— Люблю точное время, когда минутная стрелка доползает до двенадцати… Итак, господа журналисты (тут я увидел выползающего из темного угла паренька с широким чулком вместо шапки на голове), ровно через три минуты начнется небывалое в истории побоище. Да, мы отказались сдаваться без всяких условий, и теперь все станут свидетелями так называемых жестких мер.

Ох, и поднаторел Шома в ораторском искусстве… Сказал бы он, сколько душ загублено по его вине.

Тем не менее я быстро воспользовался телефоном. Трубку долго никто не брал, и я уже усомнился в том, что переговорю с редактором, как послышался родной голос:

— Володька, ты? Говори, что нового?

— Встречался с заложниками. Содержат их нормально. Благодарны за хорошее отношение. Говорят, что делятся с ними последним куском хлеба…

— Ясно… — пробурчал за тысячу километров Сидоренко. — Синдром благодарного раба, которого оставили в живых…

— Видел и милиционеров, — продолжил я и тут вспомнил о переданной записке. Но я не мог ее даже достать — не то что прочитать. Что в ней написано? Все что угодно — в том числе и прямая провокация свихнувшегося от страха человека. Но в это не хотелось верить.

И тут по небу прокатился тугой звук, разжимая пространство, распарывая неестественную тишину застывшего села. Шамиль глянул на часы:

— Все точно по расписанию. Господин Раевский, артподготовка федералов к вашим услугам. Пишите, запоминайте.

Мой шеф в трубке тоже услышал выстрел из орудия.

— Что это? — спросил он.

— Вероятно, артподготовка, — ответил я.

Какое-то мгновение Владимир Михайлович молчал, потом буквально закричал:

— Ты где сейчас?

— Там, где и был…

— Ты с ума сошел, почему не ушел?

Тут началась шквальная канонада, голос бедного Сидоренко исчез, будто рассосался.

Я крикнул «пока», положил трубку и тут вспомнил о Ксении.

— Ты куда? — крикнул в спину мне Шамиль.

— За журналисткой!

Я уже устремился в черный лаз, толкнул кого-то в темноте, выполз наружу. Земля вздрагивала, черные сполохи взрывов уродовали ее, а мне надо было вылезти из окопа, пробежать несколько десятков метров, вытащить Ксению из дома и спрятать ее в нашей норе. Может, я поступал безрассудно, но в те минуты я не мог оставить ее одну, потому что именно я сказал ей находиться в доме…

Набрав воздуха, как для ныряния на глубину, вылез на бруствер, рванул с низкого старта, пригибая свою забубенную голову. Я не считал, что все пули летят в меня: стены домов прикрывали меня. Но свист и разрывы снарядов угнетали: слепые железные чушки, падающие с неба и норовящие шлепнуться под ногами. Кто хоть раз говорил, что артобстрел — это не страшно, не верьте ему. От прицельной пули можно спастись, петляя, как заяц. От снаряда не увернешься: жахнет — и вместо тебя — круглая воронка, по весне наполнится водой…

Позади меня что-то взорвалось, я запоздало упал на землю, обернулся: осколочно-фугасный снаряд угодил в стену дома, и она, будто помедлив, с глухим шорохом обвалилась.

Ксения, съежившись, как воробей на холоде, сидела на диване. Рядом стояла ее сумка — девушка будто решила присесть на дорожку.

— Володя? — вскинула она изумленные глаза. — Ты что — бежал сейчас по улице?.. Ты сумасшедший…

Я схватил ее сумку.

— Здесь оставаться нельзя! Пошли!

— Куда?

— В подвал… тут рядом… К Шамилю, — переводя дух, выплевывал я слова.

— Я останусь здесь! — испуганно сказала она.

— Не говори глупостей! Все дома сейчас раскрошат в пыль. Дурочка — не понимаешь?

— Я тебе не дурочка! — обиделась она.

— Хорошо, не дурочка, у нас нет времени!

Я схватил ее за руку, она слабо упиралась, пришлось шлепнуть ее по мягкому месту. Она отвесила мне ответную оплеуху, я сграбастал ее и почти понес. На улице она вырвалась, и мы побежали, почесали, сверкая пятками и всем остальным. Под огнем чувствуешь себя голым и незащищенным, все тело кажется сверкающим, а на спине начертан мишенный круг. Мы прижимались к заборам, пригнувшись, летели напропалую, спотыкаясь на замерзших буграх грязи. Заслышав противный свист, я падал на землю, увлекая за собой Ксюшу, и она все время оказывалась подо мной, перенося это насилие безропотно.

— Тебе уже надо давать как минимум трижды Героя, — сообщила она после очередного взрыва.

— Ты более дорогого стоишь, — заметил я, помогая встать.

Снова хорошо тряхнуло. Мы оглянулись: над «нашим» домом стояла густая пелена, черная шапка дыма отделилась и поплыла к нам.

Ксения заметно побледнела, виновато посмотрела на меня. Я промолчал. Нам оставалось совсем немного, открытое пространство в тридцать метров…

В окоп мы спрыгнули, испытав неземное счастье, будто очутились в райских кущах… По черному коридору прошли в бункер Раззаева. Его обитатели жили напряженной жизнью.

Мальчишка-журналист, бесцеремонно отодвинув от амбразуры «лицо русской национальности», нацелил камеру на поле боя. «ATN» — прочел я буквы на корпусе — известная американская телекомпания, за гроши отправляющая наших ребят на съемки в самые «горячие точки»…

— Смотри, чтобы башку не оторвало! — предупредил я.

Он не отреагировал. Немало я повидал операторов в тех местах, где приходилось ползать под жгучими траекториями очередей, — и всегда меня поражали эти ребята. Черт их знает, не все же за деньги? Азарт, охота за мгновением, цветной картинкой, имя которой — жизнь… А может, они особое удовольствие испытывают, когда просматривают отснятое в своей студии и медленно потягивают водку из высокого стакана, запивая холодным квасом…

Загрохотало еще сильней, посыпалась труха… Мы все пригнулись, я потянул оператора. Через минуту он опустился на пол.

— Все в дыму и пыли, ни черта не видно! — выругался он и протянул мне руку: — Лева Циркус, «ATN».

— Володя Раевский, газета «Человек и закон».

— Как раз ситуация по теме… — пошутил он.

Я попытался разделить его юморное настроение кривой усмешкой.

Пыль рассеялась, впереди я увидел окопы боевиков. Они хорошо постарались за эти дни: траншеи тянулись во все стороны, разветвлялись, исчезали под стенами домов. Но сейчас все сидели на дне окопов в готовности встретить плотным огнем атакующих — наших ребят. Я видел, как выехали на прямую наводку три боевые машины пехоты, блеснули красные вспышки, секундное запоздание — грохот и взрыв сплелись в один рваный звук. Прошелестели снаряды гаубицы, разорвались за нашими спинами. Подключилась спаренная зенитная установка, будто оглушительная трещотка; короткие очереди — и огненные стрелы полетели прямо в лицо, над головой обвал: крупный калибр прошил стену дома над нашими головами, посыпалась штукатурка, мы пригнулись; снова вразнобой ударили боевые машины, вслед за ними с грохотом, буквально из земли, вырвались хвостатые ракеты: собровцы подползали все ближе, и лучшим оружием была сейчас одноразовая штука со смешным названием «муха». Я посмотрел налево. Оранжевые стрелы очередей исполосовали небо, метрах в двадцати лопнуло огромное пламя, обдав огненными брызгами, меня отбросило ударной волной, в ушах залипло, пронзительный звон — долбанули из огнемета «шмель». Земля вздрагивала — ей тоже было страшно… Что-то взрывалось за нашими спинами, в глубине села, в паузах было слышно, как ухал миномет… Я больше не рисковал высовываться, Ксения, как мышка, притихла в углу, оператор же вновь полез к бойнице. Возможно, он считал, что камера спасет его от прямого попадания.