Николай Чебаевский - Страшная Мария

— Тут прибауточки ни к чему, — свел брови Иван. — Дело нешутейное.

— К тому и клоню, что нешутейное. Оравой навалиться — староста наш не только власть сдаст, исподние портки с себя скинет. А вот как новую власть напрочно утвердить — тут умишком надо пораскинуть, — с достоинством разгладил бороденку Еремей.

— Нечего тут рассусоливать! — вскинулся солдат Пахомов, за несколько дней до Ивана вернувшийся в Сарбинку с фронта. — Созвать на сходку всех мужиков и баб да и выбрать новую власть. Как солдатские комитеты в армии выбирали.

— Мир-то не долго собрать, — сощурился Еремей. — Только Борщовы да Юдашкины сходку эту на свою бы сторону не повернули. Многие справные мужики привыкли им в рот глядеть, а бедняки в долгах у них, как на поводу.

— Ну, теперь мы ученые, — сказал Иван. — Не допустим, чтоб мироеды к власти пролезли. И как действовать — знаем!

Иван предложил создать сначала военно-революционный комитет. Этот комитет немедля возьмет власть в Сарбинке в свои руки, а потом проведет выборы в Совет.

Видя, что разговор пошел об организации новой власти, к дверям потянулись все, кто остерегался брать на себя ответственность. Потому что новую власть надо было не только организовать, но и оборонить, если потребуется, с оружием в руках, как сказал Иван.

Остались бывшие солдаты да парни посмелее, из батраков и неприписных крестьян. Осталась, конечно, и Марька — не уходить же ей из собственного дома. В разговор она не вмешивалась, но слушала напряженно. Дивилась на Ивана — казался он ей совсем не таким, как прежде. Раньше это был сильный, отчаянный, но простой деревенский парень, а теперь держался с такой решительностью и уверенностью, словно стал хозяином не только в своем дому, а и на всей земле. Речь у него вовсе не деревенская, говорил напористо, твердо и будто по писаному, как в тех Декретах, которые читал. Даже внешностью переменился: черты лица стали резче, взгляд отвердел, плечи сделались прямее, вся фигура стройнее. Сказалась матросская выправка.

В военно-революционный комитет вошли батрак Самсонов, фронтовик Пахомов и плотник Еремей. Председателем избрали Ивана. Совет решено было выбрать погодя, когда ревком свяжется с городскими большевиками, чтобы организовать власть как положено.

Иван приметил, как Марька смотрела на него. И когда поздним вечером остались они наедине, обнимая ее, шутливо сказал:

— Ты весь день глядела на меня так, будто я — это не я, а какая-то диковинка.

Марька счастливо рассмеялась.

— Я и впрямь дивовалась, шибко ты переменился.

— Такие годы хоть кого переменят, — раздумчиво произнес Иван. — И я, конечно, уже не прежний. Жизнь многому научила. А еще больше — партия… Я ведь, жинка, с начала войны большевиком стал. У нас на тральщике боевая была группа, марксистскую литературу не только сами читали, а и по другим кораблям распространяли. После февральской матросы меня в Центробалт избрали… В общем, давно понял, что не кулаком надо правду-матку отстаивать, как тогда на приисках, а всю жизнь народную по-революционному перестраивать.

Иван помолчал, потом, притянув жену к себе, как по секрету, сказал ей на ухо ласково:

— А я к тебе тоже приглядывался. Ты тоже сильно переменилась…

— Исстрадалась вся за войну-то, постарела.

— Нет, ты лучше стала! Сразу видать, не шибко бедствовали с батькой. Знаю, нелегко доводилось, но только сила в тебе теперь чувствуется, а не забитость былая.

— Ой, какая у бабы без мужика сила! — от сдержанной ласки мужа у Марьки растопилось сердце. — А с батей мы, верно, из бедности не выбились, но не голодали и по добру жили. И когда он меня читать-писать обучил, так у меня будто глаза на свет открылись…

— Да, я твои письма с радостью читал, грамотейка ты моя.

Всю ночь проговорили Иван с Марькой и никак не могли наговориться, никогда не были так счастливы, так близки.

Сходку созвали в канун рождества возле пустовавшей конторы лесничего. Представитель Сарбинского ревкома съездил в Барнаул, разузнал там, как налажена и как работает новая власть. Городские большевики одобрили действия сельских ревкомовцев, уполномочили их на создание местных Советов.

Чтоб не пролезли в Совет ставленники богатеев, кандидатуры председателя, секретаря и членов Совета наметили заранее. Председателем — Ивана, секретарем — Плотника Еремея. Плотник, правда, учился всего полторы зимы, но в Сарбинке числился среди первых грамотеев. Всю войну он сочинял бабам письма в солдатские окопы, натренировался внятно читать самые корявые строчки с фронта. Ну, и поневоле научился безошибочно считать, чтоб не обманывали на каждом шагу, когда ходил по деревням с плотничьим инструментом.

— Ладно, не все махать топором, испробую поскриплю пером, — сказал плотник ревкомовцам.

Кандидатуру Ивана сход утвердил без споров. У бедноты было к нему полное доверие, бывшие фронтовики считали своим братом, а хозяйственные мужики не противились, ибо знали, что не от лени беден дом Федотовых. Только богатеи были настроены против «моряцкого комиссара», да скрывали пока ненависть под надвинутыми на глаза суконными картузами и меховыми шапками.

— Значит, объявляется: избран председателем Сарбинского Совета, матрос Иван Федотов. Противоголосующих не оказалось. А кто руку не поднял, считается отклонившимся. Революция обойдется без таких.

Но едва выставили кандидатуру Еремея, как в толпе произошло движение. К крыльцу яростно продиралась высокая, ширококостная, как дюжий мужик, бабища в домотканом шабуре. Лицо ее было багровым, глаза гневно выпучены, изо рта рвался непрерывный крик. Однако не громовой, как можно было ожидать от такой здоровой женщины, а неожиданно тонкий, жалобно-писклявый.

— И-ни-и! — резало воздух. — Роби-ить нады-ить, а не дури-и-ить!..

Это была Прасковья, жена Еремея. Вся Сарбинка называла ее не иначе, как оглашенной. Обычно угрюмая, молчаливая, она целыми днями возилась по хозяйству, в пересуды кумушек сроду не ввязывалась, а с мужиками и вовсе в разговор не вступала. Но если кто наносил ей обиду, она кидалась на того зло и напористо. Унять ее было невозможно. Или проси прощения, или скрывайся поскорей и подальше.

— Сымаю свою фигуру! Оттого как вправду робить надо. Бумажки-то подписывая, кусок своей ораве не зароблю…

И, спрыгнув с крыльца, мышонком шмыгнул за контору.

В толпе загоготали.

— Ренегат! — крикнул, стиснув кулаки, Иван — Сам твердил — власть надо брать в свои руки — и сам первый улизнул за угол!

Никого из мужиков не возмутило, однако, бегство Еремея.

— И правда, кто кусок ребятишкам добудет, кроме отца? Власть и без нас поставят. Тут своих забот невпроворот!