Николай Чебаевский - Страшная Мария

Особенно волновались бывшие неприписные мужики, вроде Тита Голубцова. Впервые должны они были получить долгожданный надел, и для них вовсе не безразлично было, когда, где и какую они получат землю.

— Земелька-то, она, матушка, разная. Есть пустой суглинок, неуродная супесь, а есть чернозем тучняк. И покосы тоже разные: и заливные, и приболотные, и суходольные. Агромадная тут разница! — ораторствовал осмелевший Тит. — И надо, чтоб по справедливости…

— По справедливости и разделим, Тит, — пообещал Иван. — И не бойся, в обиде тебя не оставим. Наоборот, раз сильно ты отощал, так придется тебе от общего каравая ломоть потолще отрезать.

Тит по-обычному гыкнул вроде ребенка.

Мужики добродушно заулыбались, покладисто согласились:

— Оно верно, и Титу и другим, которые вовсе обедняли, надо дать надел поспособнее.

Тут и появилась цыганская кибитка, остановилась у ворот. На облучке сидел бровастый цыган с курчавой смоляной бородой, из-под откинутого полога белозубо улыбалась кареглазая молодая цыганка с монистами на груди, а из-за ее спины выглядывал смуглокожий малец лет семи-восьми.

— Люди добрые, скажите, Марька-свинопаска где живет?

Все недоуменно переглянулись. Давно уже никто не называл Марию свинопаской, стали забываться те годы, когда она жила в землянухе.

— Какая Марька? — переспросил Иван. И тут же сообразил, что цыганка в кибитке, наверное, та самая, о которой рассказывала ему не раз Мария.

— Ну, девонька такая малая. В землянухе она там жила… Меня приютила…

— Так та Марька — моя жена, — сказал Иван, отчего-то невольно смущаясь и маскируя смущение кашлем, вроде слишком много глотнул дыму от самокрутки. — Вон она, сама идет сюда, Мария батьковна.

Цыганка повернула голову, поглядела, куда показывал Иван.

От дома Федотовых, что стоял наискосок от Совета, через улицу быстро шла невысокая женщина в красной косынке. Трудно было узнать в ней прежнюю Марьку. Та была худенькой, дичливой девчонкой в обносках с чужого плеча, а эта — баба в самом соку, шагает смело, голову несет высоко. И одета хоть небогато, но против тех лохмотьев, что носила прежде, нарядно.

— Марька! — вскрикнула цыганка, выскочила из кибитки и, звеня своими монистами-мэрикле, бросилась навстречу.

— Руфа! — обомлела та.

— А это мой Митяй, тот самый сердитый мужик. Помнишь, боялась, чтоб сына не убил вместе со мной?.. Погляди, какой стал сын, вылитый батька! — цыганка подтащила Марию к кибитке.

Курчавобородый цыган соскочил с облучка, поклонился Марии поясно.

— Спасибо, матка. Сына ты мне и Руфу спасла. Пропала бы она, хворую цыганку кто бы приютил.

— Ой, да чего там! — растроганно сказала Мария. — Руфа для меня больше сделала: сколько я песен от нее узнала!

— От тех песен да плясок на вечеринках у иных парней головы кружились, — пошутил Иван. — Мне пришлось круговую оборону занять, чтоб Марию отстоять!

Среди мужиков было несколько сверстников Ивана, которые еще помнили, как пытались они хороводиться вокруг Марьки, когда открылся в ней талант певуньи и плясуньи. И уж, конечно, никто не забыл, как Иван отшивал их. Поэтому слова его о круговой обороне были встречены дружным гоготом.

Развеселенные шуткой, все смотрели на цыган уже без обычной настороженности: вот, мол, нелегкая принесла, примутся опять бабы за ворожбу, потянут из дому и хлеб, и сало, и масло! Стали расспрашивать, откуда и куда они путь держат.

Цыганка ответила, что надоело мотаться в эти трудные годы по белу свету, захотелось пожить оседло.

— А чего, мужики, дадим им земельный надел? — подхватил Иван. — И пусть строят новую, трудовую жизнь!

— Гм… Сразу и надел… — насупился Тит. — Я сколько жил без надела. Опять же кто их знает, этих цыган. На чужих коней шибко глаз у них наметан.

— Не бойся, Тит, твои табуны уцелеют, — сказал Иван под общий смех.

— Не крал, бачо, проклят буду, если совру. Не крал! — горячо выпалил цыган, затем хитро сощурился. — А менять лошадок люблю, тут меня не объегоришь. Любую клячу сбуду, да еще придачу возьму, да магарыч выпью. Лучше со мной не связывайтесь… А тебе скажу, — бросил взгляд на Ивана, — надела не надо. Землю пахать не умею. Я коваль.

— Кузнец? Так кузнец нам позарез нужен! Никодим наш в масленицу с самогона сгорел, кузня с тех пор молчит, нового мастера нигде не найдем. За войну оскудела мастерами деревня.

— Слух до нас докатился — нужен тут коваль, — подхватила цыганка. — Я Митяя давай уговаривать: поедем в Сарбинку, хорошие люди там, Марька там живет.

— И правильно сделала, — одобрил Иван. Потом, повернувшись к мужикам, спросил: — Отдадим, братцы, новоселам Юдашкинский дом? Ведь кузнец — фигура в селе поважнее прасола.

— Пущай живут себе на здоровье, людям на пользу, — охотно согласились все собравшиеся у Совета.

Так в опустевшем доме прасола поселились новые жильцы.

Май стоял благодатный. Солнечный, теплый. Однако не сухой, как это нередко случается в здешних местах. Через каждые три — четыре дня, словно по заказу, приплывали, обычно ночью, грузные тучи, проливались обильным дождем. А утром солнце сияло еще щедрее, небо голубело ярче, и досыта напоенная земля парила, будто курилась легким дымком.

Трава росла на диво быстро — за полмесяца поднялась до колен. Рожь хорошо перезимовала, мощно кустилась. И пшеница всюду встала густой светло-зеленой щетиной.

Мария чувствовала себя такой счастливой, что порой сердце от волнения заходилось. Особенно с той поры, как открылось, что у них с Иваном будет ребенок.

Только беда надвигалась быстрее, чем росла трава.

В первых числах июня в Сарбинку прискакал из волисполкома гонец. Сказал, что белочехи захватили всю сибирскую железную дорогу, дошли до Барнаула и Бийска. Советская власть держалась, дескать, только в Москве, Питере и по другим большим городам за Уралом.

Волостной комитет партии отдал распоряжение: всем большевикам скрыться, кто где сумеет. Иван ушел на таежную заимку. Мария тоже хотела отправиться за ним.

— Куда ты в тяжести-то! Оставайся с батей. Неужто над стариками да бабами станут изголяться? Помнят же, поди, господа офицеры, что мы, когда переворот делали, их дамочек не трогали. Да и самих господ за глотну брали, только тех, кто лез на нас с оружием.

Свекор тоже уверял, что он хоть и на деревяшке, но все-таки бывалый солдат и сумеет в случае чего заступиться. Никакой офицер не посмеет покуситься на георгиевского кавалера.

Поначалу беляки в Сарбинке не особо лютовали. Лишь столб красный сожгли на площади, да староста Елисей, вновь вернувшийся исполнять свою должность, вместе с милиционерами из волости обошел бедняцкие дворы, отобрал выданных Советом коней, коров, весь инвентарь и вернул прежним хозяевам.