Николай Чебаевский - Страшная Мария

Иван и Мария знали, что никакого комиссара в отряде не было. Уцелевший в стычке возле мельницы милиционер перепутал: услышал, как Иван назвал своего товарища коммунаром, и брякнул карателям, что видел раненого комиссара.

Но у Ивана и Марии появилась надежда. Вдруг действительно придет избавление? Ванюха-то Совриков не пойман…

От поручика не ускользнуло, как воспрянули Иван с Марией.

— Благодарю за сообщение, — иронически поклонился он Борщову. — Но прошу не волноваться: партизаны врасплох нас не захватят. Вокруг села стоят дозоры… Эй вы, живо! — накинулся он на верзилу с пучеглазым. Те потащили Ивана к плите.

Мария не выдержала, вскрикнула дико. И тогда зашлась в страшном, совсем не детском вопле Танюшка. Она давно уже плакала у себя в зыбке, но никто не замечал ее слез, не слышал ее всхлипываний, хотя Мария механически качала зыбку.

Истошный рев ребенка окончательно вывел поручика из равновесия, он тоже завопил, как помешанный:

— Вышвырните гадючку вон!

Требование было настолько чудовищным, что даже верзила с пучеглазым не решались исполнить его. Тогда поручик в бешенстве рванулся к зыбке, схватил ребенка и вышвырнул в дверь. Танюшка ударилась головой о косяк, коротко вскрикнула и умолкла.

В доме воцарилась кошмарная тишина. Потом безумно закричала Мария, с яростью и стремительностью росомахи бросилась на убийцу.

Красавчик успел заломить ей руки. Но такой ненавистью к палачу пылали глаза матери, что поручик не снес этого прожигающего насквозь взгляда. Он схватил с лавки вилку, ткнул в глаз Марии.

Наверное, он ткнул бы и во второй, вообще вырвал бы ей глаза. Но тут, воспользовавшись замешательством верзилы и пучеглазого, Иван вырвался из их лап. И хотя руки у него были связаны и покалечены, так ударил поручика сапогом в пах, что тот улетел к порогу, грохнулся возле закутка за печью.

Правда, он сразу же вскочил, но лишь на мгновение. В закутке поднялся с пола старый солдат, очевидно, он пришел в себя в ту минуту, когда закричала Танюша. Смерть любимой внучки на какой-то миг снова оглушила старика, он не видел, как каратель изуродовал Марию, и окончательно пришел в себя как раз тогда, когда Иван сбил офицера с ног.

Отец схватил с полочки за печью, где всегда у него лежали плотничьи и сапожные инструменты, стамеску. Едва поручик успел вскочить с полу, как он из последних стариковских сил, но с былой солдатской сноровкой, будто штыком, снизу вверх ударил его под левую лопатку этой стамеской. Каратель рухнул замертво.

Красавчик выхватил из кобуры наган, в упор выстрелил в старика. Падая, дед всхлипнул:

— Внучка-то… Дите-то…

Мария, полуслепая, захлебываясь кровью, рванулась к дочке, подхватила ее. Вместо упругого живого тельца руки ощутили нечто совсем расслабленное.

Пришло беспамятство.

Очнулась Мария на лавке возле печки оттого, что кто-то плеснул ей на лицо холодной воды. В избе не было уже ни Ивана, ни верзилы с пучеглазым. Перед Марией стоял Семка Борщов. Склонившись, он тихо спросил ее:

— А пулемет ты не знаешь где?

Мария невольно вздрогнула.

— Ничего я не знаю. Отстань, гад, — с трудом, еле ворочая языком, сказала она.

— Ну, ну, не хрипи! — прищурился Красавчик. — Я давно понял: знаешь, да мне не надо было, чтоб ты поручику об этом сказала. Теперь вместо поручика отряд принимаю я. И придется еще с тобой потолковать мне.

Мария хотела размахнуться, что есть мочи ударить по самодовольной харе Красавчика, но руки оказались связанными. И даже плюнуть она не смогла, во рту пересохло.

— Не дергайся, не дергайся. Я для того тебе руки и связал, чтобы не буйствовала. Поручик не предусмотрел, так поплатился, а я вашу семейку знаю, — продолжал Борщов, ухмыляясь.

Мария прохрипела что-то нечленораздельное.

— Ладно, не рычи. Связанная не то что баба — волчица не страшна. Мне теперь не к спеху, очухаешься — еще потолкуем.

Красавчик вышел в сенки, позвал солдат. В избу ввалились трое карателей, подхватили Марию, вывели во двор, посреди которого остановился Семка.

— Можешь проститься со своим разлюбезным. И со старым хрычом тоже. — Он кивнул на ворота.

На перекладине висели Иван с отцом. Матрос еще конвульсивно дергался, старик был неподвижен.

По приказу Красавчика Марию уволокли в баню, а в предбаннике поместили часового.

Очнулась Мария от гулкого треска и стука, доносившегося с подворья. Баня у Федотовых была в самом конце огорода, на обрывистом берегу оврага, на отшибе от избы и всех надворных построек, но треск и стуки раздавались слишком громко, чтобы не долететь сюда.

Хотя один глаз сильно затек и его так ломило, что и другим от боли трудно было смотреть, все же Мария, дотянувшись до окошечка, увидела: каратели, вооружившись топорами и ломами, отдирали, сбрасывали вниз крышу дома. Потом принялись рушить стропила, выворачивать потолочины и раскатывать бревна стен. Другая группа разрушителей сносила амбар, третья разваливала хлев.

Бревна и тесины стаскивали на середину огорода. Там уже пылал огромный костер. Жгли, пускали дымом все, что было из домашней утвари и одежды у Федотовых. Семка Борщов изводил под корень ненавистную усадьбу. Проще, конечно, было бы подпалить дом и все надворные постройки на месте. Но тогда огонь мог перекинуться на соседние подворья, не пощадил бы и богатеев.

Мария зарыдала, упала на лавку, забилась, как в судорогах. От сознания, что нет у нее больше ни Ивана, ни милой Танюшки, ни свекра, ни дома с подворьем, нет ничего на свете, охватило ее такое безысходное горе, что было жалко только, одного: зачем сама она жива? Сожгли бы на костре — и то легче, чем терзаться такой мукой!

Но дом и подворье рушили и жгли долго. И чем дольше смотрела Мария на полыхающий костер, тем больше тупая эта, злобная жестокость врага возвращала ей силы. Отчаяние сменялось жаждой мести. Мария вскочила, толкнула дверь — она не шевельнулась. Но из-за двери послышался голос:

— Не ломись зря, дверь колом подперта.

Что было делать? Выдавить оконце? Со связанными руками все равно не пролезешь. И солдаты в огороде сразу увидят. А больше вроде ничего не придумаешь. Даже дымохода нет у бани, топилась она по-черному.

Нет выхода, хоть головой о стенку бейся!.. Стой-ка! Стенки-то у бани не все целые. Свекор часто зимой жаловался: стена, мол, под полком погнила, холодом тянет, выновлять надо. Так если под полок забраться, расковырять стену? Гнилое дерево податливо, а на каменке валяется немало всяких железок. Сама бросала «для пару» то лопнувшую Сковородку, то расколовшуюся ступу, то перержавевший шкворень. Что-нибудь да можно в ход пустить. Только прежде надо освободить руки.

Мария опустилась на колени, локтем нашарила наиболее острый выступ у каменки и принялась растирать веревку. Терла долго, упорно. Наконец веревка лопнула. Руки отчаянно болели, сильно затекли, но были свободны. Передохнув, Мария отыскала на каменке обломок сковороды, попробовала ковырять бревно под полком — ничего не получилось, слишком тупое и неудобное орудие. Потом попался боронный зуб. Это уже лучше. Однако выбираться наружу засветло слишком рискованно. Только и вечера ждать опасно: вдруг Семка вздумает возобновить допрос или, того хуже, решит доставить ее в волость.