Николай Чебаевский - Страшная Мария

Старатели кинулись к управляющему. Тот и слушать не захотел. Проба, мол, есть проба. Показала не золото — значит не золото. А что приемщик вначале ошибся, так был он «под мухой».

Поняли старатели — сговор. А в этот же злосчастный день произошел обвал на другой копи, погибло пятеро рабочих из-за того, что контора поскупилась на рудную стойку. И взорвало рабочих. Вспомнили все прежние обиды, обманы, обсчеты… Остервенели, разнесли контору, приемщика порешили, а управляющий еле очухался после смертного боя. Выручили его стражники, вызванные загодя, но припоздавшие. Бунтовщиков разогнали, выловили зачинщиков.

Во время бунта на приисках оказался и Семка Борщов. Он приехал дотолковаться с управляющим об очередном сбыте свинины. Семка видел, как Иван кулаком опрокинул стражника, безжалостно избивавшего прикладом пожилого чахоточного старателя.

«А, влопался! Теперь поминки не по мне, а по тебе будут заказывать!» — мелькнула у Семки мысль.

По доносу Семки Ивана увезли в Томскую губернскую тюрьму. Потом прошел слух: смутьянов осудили: иных на каторгу, иных к ссылке в ледяную Якутию. Иван, по словам волостного пристава, получил каторгу.

Неизбывно было горе Марьки. Жила она теперь будто в полузабытьи. Что-то делала по дому, о чем-то говорила с отцом, с матерью, но ничто не касалось ее, как бы заживо оказалась погребенной в своем горе.

В эту-то тяжелую пору и явился опять к Безгубиным Матвей Борщов. Было теперь ему уже под шестьдесят, однако сила еще не покинула его, да и седина только слегка тронула виски. Выглядел в общем так, как иной мужик и в сорок не выглядит.

— А я опять за Марькой, — поясно поклонился он. — Прошу сызнова: отдайте ее нам. Только теперь уж не в няньки, а поставим в одну упряжку с Семеном моим.

— Сватом, что ли, пришел? — растерялся отец Марьки.

— Сватов зашлю погодя, чин-чинарем. Покамест потолковать хочу, чтоб в закрытые ворота потом не ломиться.

— Так Марька Семену твоему вроде не пара, — глянул отец на мать.

— Отчего не пара? Девка ладная, парню моему шибко поглянулась, сам послал.

— Приданого-то за ней нету…

— Семену моему женино приданое ни к чему. Он сам сумеет богатство нажить. А ежели я ему еще долю выделю, так не с Марькой приданое возьмем, а за Марьку, как киргизы, выкуп дадим. Пару вороных не жалко.

Знал Матвей, куда метит. У Безгубиных по осени пала от старости верная Рыжуха, а меринок, выращенный ей на смену, утонул в Чарусе. Безлошадный крестьянин уже не хозяин. А тут надвинулась пора дочь замуж выдавать, сына женить. Как, с чем их выделить? В семье старались это не обсуждать, но перед отцом с матерью стояла неразрешимая задача. Неожиданное сватовство Борщова рождало надежду.

Конечно, Марька любила Ивана. Но раз сгинул — не век же ей горевать, не в девках вековать. Семка — парень ладный, не говоря уже о достатках борщовской семьи.

А Матвей Борщов расщедрился.

— Напридачу еще корову да десяток овец дадим. Потому, знаем Марьку — стоит она такого выкупа. Да и родней будем. А нашей родне бедовать не положено.

Польстила отцу с матерью эта похвала. Пообещали они, как было заведено, малость подумать. Но ушел Матвей с твердой уверенностью, что дело, сделано. Погодя можно засылать сватов.

В Марькином согласии родители не нуждались. Мог отец выдать ее и одной своей волей, по старому обычаю. Но понимал: оскорбится Марька, тогда трудно будет согнуть ее, скорей можно сломить. И пожалел отец дочку, не стал принуждать. Вечером, когда Марька вернулась с поденки, сказал, зачем был Борщов, с какими посулами. А приметив, как потемнела девка, добавил с тяжким вздохом:

— Гляди сама. Неволить не станем. Только нужда-то больно злая…

Мать сказала слезно:

— Не в петлю же толкаем. Семка не урод какой, поживете — слюбитесь…

Марька разрыдалась, но не возразила. Жизнь свою она теперь считала все равно пропащей.

И был назначен, сговор, a потом и свадьба.

Снег покрыл землю уже больше недели назад. Ездили на санях, но мороз еще не окреп и не хватало у него силы сковать льдом Сарбинку. Это огорчало парней и девок. Не терпелось им покататься на лотках.

Васька Дудкин, дружок Ивана, не дожидаясь ледостава, все же подготовил лоток. Он был мастаком. Хотя и не хитрое сооружение лоток, а делать его надо с толком. Если на дворе примораживает слабо, много раз приходится поливать обмазку. Зато она становится надежнее, не отлетает при встряске на ухабах.

Васька как раз полировал у сарая ледяное зеркало лотка ладонями, когда услышал:

— Здорово, дружок!

Васька повернул голову и заморгал от удивления: у прясла стоял Иван. Кинулись друг к другу, обнялись.

— Ты… убег, что ли? — спросил Васька почему-то шепотом, хотя около них не было ни души.

— Нет. На суде меня приисковые заслонили, всю вину на себя взяли.

— Стало быть, отпустили? Ну, тогда опять вместе будем кататься! Я, вишь, лоток подготовил. Поутру глядел — реку уже корочкой чуток схватило. Только бы ночью мороз ударил покрепче…

— Не до катания мне пока. Свадьбу готовить буду.

— Свадьбу? А Марька… — Васька осекся.

— Что Марька? Что с ней случилось? — вдруг насторожился Иван.

— Ничего не случилось, но… А ты разве не знаешь?.. — замялся Васька.

— Что и от кого я могу знать, если первого тебя встретил.

— А-а, коли так…

— Да говори ты, что ты мнешься! — осерчал Иван.

— Ну, это… Сватает Марьку Семен Борщов…

— Эка новость!.. — облегченно рассмеялся Иван. — Он еще летом к ней подсыпался, без толку.

— Так тогда она за тебя собиралась. А раз тебя на каторгу… Уломали, в общем, Марьку родители. За Семку отдают.

— Когда свадьба? — спросил Иван после тяжелого молчания.

— Сегодня, сказывали люди, под венец. Скоро, поди, прикатят Борщовы.

Иван рванулся к дому Марьки.

Убитая горем Марька в это время вышла во двор. Понуро брела, зябко кутаясь в цветастую шаль, сбереженную матерью еще со своей свадьбы. Но ёжилась она не столько от первозимнего холодка, сколько от злой доли своей. Остановившись у плетенного из тальника пригона, Марька невольно поглядела на осиновую с отшелушившейся корой слегу, лежащую на краю навеса. Некогда, видимо, было отцу ошкурить, положил на время да так и оставил необработанной… Накинуть на эту слежку тот вон обрывок веревки, что висит на покоробленных тесинах воротец, и всему конец. Подумала так и в то же мгновение встрепенулась, попятилась назад.

Из-за пригона вышел Иван. Был он худ и бледен, глаза провалились, нос обострился, взгляд тяжелый — будто не Иван, а привидение перед ней. Марька слабо вскрикнула, а Иван шагнул к ней, обнял за плечи. И тогда она поморгала-поморгала налитыми слезой глазами и неудержимо расплакалась.