Лев Якименко - Судьба Алексея Ялового

Миня на ногах устоял и все так же терпеливо, ровно, настойчиво, словно добрая бабушка, уговаривающая дитя съесть манную кашу, продолжал: «Вставай, одевайся, пойдем… Это очень надо!»

Тут только я разглядел, что он в пальто, шапке, большой, громоздкий. Маленькие глазки на толстом добродушном лице укоряют меня. Видно, стряслось что-то с человеком. Пришлось вставать, одеваться…

Мы вышли во двор. Говорят, в нашем общежитии в дореволюционные времена была богадельня: замкнутое квадратное здание с бесконечными мрачными коридорами; внутри двора часовенка, теперь — склад Потопали вокруг часовенки. Сеялся редкий снежок. Мохнатые нахолодавшие звездочки медленно проплывали у фонарей.

Я зябко поежился, зевнул — до того хотелось спать! — повернулся к Мине:

— Что у тебя стряслось, человече?

Миня доверительно взял меня за конец воротника и с некоей торжественной значительностью сказал:

— Я хочу рассказать, как я бы поставил «Макбета». У меня родился гениальный план!..

Я начал заикаться:

— И-и-из-за этого ты меня разбудил?

— Конечно, — сказал Миня. И продолжал возвышенно и просветленно: — Я пришел к выводу, что «Макбет» — одна из непрочитанных трагедий Шекспира. Я познакомился с историями многих постановок — они не удовлетворяют меня. Все надо по-другому. Все должно быть грандиозно. Прежде всего сцена…

И тут меня осенило и примирило и обрадовало: вот кому прочитать рассказ! Уж если этого проймет, тогда все…

Миня говорил о трагедии злодейства, которое стало таковым как бы против своей воли, он связывал замысел Шекспира и с современностью, с неизбежным возмездием всякому делу, не имеющему общечеловеческого нравственного оправдания — фашизм, например, яд разрушения внутри, он говорил о значении мистического элемента в режиссерских решениях, — видно, Миня недаром переводил средневековых немецких поэтов…

Но главное — сцена. Миня напирал на это, она должна быть по-иному устроена. Он палочкой чертил на снегу план, что-то прикидывал, изменял… Часа через два — ни в одном окне не было света — Миня решил меня отпустить, пообещал: остальное завтра доскажу.

Я предложил Мине прочитать свой рассказ сегодня, сейчас, какой тут был сон…

— Ты написал рассказ? — переспросил Миня и уважительно сказал: — Здорово! Ты молодец!..

Мы устроились в коридоре, в светлом кругу, под лампочкой. Он стоял, и я, стоя, читал…

— Событие есть, а человека нет. Бесформенный он, твой комбриг. Его бы… — Миня покрутил растопыренными пальцами, как будто чайное блюдце поворачивал. — С разных бы сторон его: что он любит, как он гневается, как говорит. А то он у тебя вроде духа на коне. Дымок, это хорошо ты подпустил, печи топят на рассвете, мирный дымок, а на них сейчас ринется кавалерийская лавина, война обрушится.

Сразил он меня другим:

— Ты что-то напутал. Твоему комбригу, говоришь, двадцать два года. В тысяча девятьсот тринадцатом году он был уже студентом, война с белополяками была в тысяча девятьсот двадцатом году, следовательно, ему должно быть не меньше двадцати шести — двадцати сем; лет. А это совсем другой поворот в характере… Финал сентиментален, смерть сама — сильно, а в конце ты хочешь растрогать. Не надо этого! В твоем случае сентиментальность — грим, положенный на мужественное лицо. К чему он?.. Значит, ты писателем хочешь стать? Здорово! Я вот не смогу — анализ заедает. Все разобрать хочется, как ребенку новую игрушку, поглядеть, что там внутри… Как ты думаешь, можно понять, в чем сила искусства, почему оно с людьми с изначальных времен?

Миня Климашин погиб осенью 1943 года. Он был переводчиком в воздушно-десантной бригаде.

…Я долго еще «переживал» свою неудачу, но у меня была тайная радость-солнышко, о которой я никому не мог рассказать, о которой никто даже не догадывался. Пока я писал рассказ, думал о нем, и спустя много времени я сам был комбригом Чугуновым.

Мы валяемся на траве. Под головами — конспекты и книги. Над нами — небо и вершины сосен. Медно-желтые стволы врезаются в прозрачную небесную синь. Сосны накаленно дышат. От их горьковато-хвойного разморенного дыхания дремотно кружится голова. Словно тихо уплываешь в дальние дали, покачиваясь на редкой волне.

В земной мир возвращает взорвавшееся разноголосье у маленького пруда, скрытого за кустами и деревьями: кричат, визжат, хохочут ребятишки. Уже купаются, чертенята! С приглушенным лязгом и воем проносится поезд электрички. Его путь угадывается за березовым перелеском.

И снова тишина. И снова слышится неутомимый стук дятла, заботливо осматривающего, выстукивающего по очереди всех своих подопечных: здоровы ли, не забрались ли жучки-древоточцы под их защитную рубашку — кору?.. И благодарный скрипучий вздох дерева. И слабый таинственный шепот, — может, это трава шевелится под нагретым ветром, а может, листья кустов, хвоинки тихонько переговариваются между собой?.. О вечности и бесконечности.

И снова плывешь в дремотно-покачивающейся лодке остановившегося времени…

Конечен я, но бесконечна жизнь. Умрет и эта сосна, так высоко вымахнувшая в небо, и веселая белозубая ромашка, и былинка, доверчиво прильнувшая к земле. Умрет и вон та длинноклювая птаха, что так старается на дереве, прямо надо мной. Вишь, что разделывает?! Голова с клювом отходит назад, до предела, и с силой молота — вперед! Удар! Тук! И снова — тук! тук! С механической размеренностью и одержимостью. Исполняет свой долг. Перед кем?

Для чего все живое является на землю? Чтобы продолжить себя, повторить в потомстве и уйти… Сосна бросит семя, ветер понесет его, пристроит в подходящем уголке, проклюнется росточек, пойдет вверх, набирая силу… Птица выведет маленьких… Человек родит детей.

Жизнь и смерть едины? Смерть означает одновременно и продолжение жизни.

Но почему тогда так бунтует человек против смерти? Вступает с ней в сражение, одолевает ее и не может отвратить. И не может смириться с тем, что есть она, смерть, косоглазая старуха с длинной острой косой!

Значит, в нас самих есть чувство, инстинкт, предчувствие и возможность бесконечности. Не в продолженном роде. А для каждой человеческой особи. Для меня! Возможно ли биологически продолжить жизнь человека? Одолеть саму смерть. Сбросить ее с нашей планеты!

Может ли человек утвердить себя в торжествующей вечности? Вот, наверное, проблема номер один для человечества.

Но как ты к ней подступишься, если за всю историю свою человечество не может совладать с безумной стихией войны. Выпустило демонов войны, и гуляют они по планете… И впереди гогочущая, разгульно-торжествующая смерть. Вот уж когда ей раздолье. Вот уж когда она никого не милует…