Владимир Рыбин - Звездный час майора Кузнецова

— Пожалуйста, — сказал он, все более волнуясь, — оперируйте еще... Я не могу без армии...

— Кру-гом! —весело приказал Бурденко. — Шагом марш в академию. Теперь же...

После академии Кузнецов почти расстался с кавалерией. По-прежнему с тоской и любовью смотрел на гарцующие эскадроны, но учился водить мотоцикл и автомобиль. Да и новая служба совершенно не оставляла времени для вольтижировки. Работая в Москве, в Главном управлении пограничных войск, он занимался организацией службы на заставах, разбросанных вдоль самой беспокойной западной границы.

В середине июня 1941 года в составе комиссии Главного управления Кузнецов выехал в 79-й погранотряд, охранявший рубеж по Дунаю, чтобы принять участие в инспекторском смотре.

...Густой зной висел над плавнями. Тростниковые дали по ту сторону Дуная шевелились во влажном мареве, словно дымились. В зеленой стене берега время от времени поблескивали стекла биноклей.

— Мы к этому уже привыкли, — говорил Кузнецову комендант Килийского участка майор Бурмистров. — Боятся соседи, войск понагнали.

Это было последнее разъяснение штаба округа: румыны, опасаясь нападения с нашей стороны, вывозят из приграничных районов ценности, выселяют жителей, строят укрепления... Но здесь, на самой границе, ходили другие слухи: местные жители поговаривали, что румыны сами готовятся напасть в годовщину освобождения Бессарабии — 28 июня.

Работая в Главном управлении погранвойск, Кузнецов имел доступ ко многим документам и, казалось, хорошо знал, что происходит на границе. Но когда сам попал сюда, понял: обстановка сложнее и напряженнее, чем виделась оттуда, из Москвы. Соседи не церемонились, пользуясь нашим многотерпением, нарушали границу как хотели и по каждому случаю, когда можно было придраться, заявляли официальные протесты, стремясь обвинить нас в агрессивности. За несколько дней до приезда Кузнецова они обстреляли пассажирский пароход, шедший по Дунаю. Стреляли и по нашим часовым из снайперских винтовок. Войны еще не было, но то там, то тут пограничники хоронили друзей, павших на боевом посту. И терпели, не желая войны. И знали: война на пороге...

Ночью Кузнецов шел следом за начальником заставы по дозорной тропе, утонувшей в предрассветной темени. Позади шуршали травой шагавшие следом пограничники и тяжело и часто дышала служебная собака. Над головой то и дело мелькали тени: большие птицы, каравайки, перелетали с берега на берег, опустив вниз длинные свои клювы. Шумели камыши под тихим ветром, неистово стонали мириады лягушек, и птицы перекликались торопливо и страстно. Жизнь спешила совершить до рассвета свои ночные обряды. Зыбкие песни ночи успокаивали, расслабляли душу, споря с разумом, зовущим к настороженности.

И вдруг ахнул выстрел. Сразу глухая тишина придавила плавни. Умолкли лягушки и птицы. И камыши, казалось, перестали шептаться, затаились, оглушенные.

— За мной! — крикнул начальник заставы.

Кузнецов отступил с тропы, пропуская ринувшихся вперед пограничников, и сам побежал следом, выхватывая из кобуры пистолет.

В том месте, где тропа вплотную подступала к Дунаю, качалась в камышах длинная лодка, и возле нее топтались в зыбком иле борющиеся люди, ругались, хрипели сдавленно, хрясали наотмашь по чему попало. Грохнул еще один выстрел, и все стихло.

— Взять думали, гады! — докладывал пограничник, дрожа от волнения. — Подстерегли тут. Старшого ножом, а меня — в веревки...

Ничто так быстро не рождает ненависть, как коварство. Слушая пограничника, Кузнецов боролся с желанием ударить, своими руками придушить парня, стоявшего в лодке с поднятыми руками, единственного, оставшегося в живых из троих налетчиков.

«Спокойно!» — сказал он себе. И должно быть, от академической привычки к обобщениям вдруг подумал обо всей стране, обо всем народе, над которым нависла угроза военного нападения.

Еще в поезде, по дороге сюда, читая в газете сообщение Совинформбюро, опровергавшее слухи о близкой войне, Кузнецов недоумевал: зачем такое мирное заявление? А теперь ему подумалось, что оно не совсем бессмысленно, что если фашисты нападут, несмотря на мирное заверение, то они коварством своим всколыхнут в нашем народе такую волну ненависти, перед которой не устоит никакой враг.

Но мысль эта не принесла успокоения. И если в очередном акте инспекторской проверки поубавилось высоких оценок, то это отчасти было и отзвуком той тревоги, что родилась минувшей ночью в придунайских плавнях.

Вечером он пил чай в тишине уютного двора коменданта участка. И хоть все было по-домашнему, беспокойство не проходило.

— Сколько у вас? — спросил Бурмистров.

Вопрос звучал неопределенно, но Кузнецов сразу понял, о чем речь.

— Пятеро, — сказал он, — мал мала меньше. Старшей — тринадцать, младшей — года нет.

— Н-да, трудно ей будет...

Они помолчали, думая об одном и том же — об испытаниях, которые выпадут на долю их многотерпеливых жен, случись война.

Если бы он знал, как близки эти испытания!

До приезда сюда Кузнецов только понаслышке знал о Килии. По соседнему Измаилу он бродил, как знаток, узнавал развалины крепости, смотрел на мутный Дунай с крутого обрыва, будто не впервые: так запомнились эти места на лекциях и семинарах по любимому предмету — военной истории. Суворовские чудо-богатыри штурмом брали эту крепость, которую, по единодушному утверждению военспецов XVIII века, нельзя было взять. И вот оказалось, что Килия древнее не только Измаила, а, может, и любого другого города нашей страны. Удивительно было слышать рассказы местных краеведов, будто две тысячи триста лет назад Александр Македонский построил тут храм Ахилла, возле которого и возникло поселение Ахиллия (название со временем превратилось в Килию). Будто было это место стратегическим пунктом Древней Руси на Дунае и киевские князья — Олег, Игорь, Святослав — останавливались тут с дружинами на пути в Византию. Правда, все это больше относилось к той задунайской Килии, что стоит на правом, румынском берегу. Но и наша — левобережная — не молода, упоминалась в летописном списке, составленном еще в XIV веке.

Теперь та Старая Килия — Килия Веке, затемненная, спрятавшаяся за утонувшие в ночи прибрежные ветлы, словно бы дышала затаенно, оттуда доносились команды, громыхание металла, рев моторов. Время от времени взметались ракеты, и мертвый трепещущий свет их белым саваном покрывал слабую дымку тумана над водоворотами.

Город засыпал, как всегда, спокойный, уверенный в завтрашнем дне. Ночью Кузнецов вышел на центральную улицу, увидел на углу группу людей, узнал среди них секретаря райкома партии товарища Литвинова, майора Бурмистрова и начальника политотдела стрелкового полка, расквартированного в Килии, Викторова.