Владимир Рыбин - Звездный час майора Кузнецова

Так размышлял Кузнецов, шагая по шпалам среди разлегшихся до горизонта полей, полосатых, как море в ветреную погоду. Солнце падало за дальние тучи, и они вспыхивали багрово и дымно, словно там, на западе, полыхали бесконечные пожары.

Нет, он не опасался, что такие же зарева вскинутся над этой степью не только на закатах, верил, как говорилось по радио, что советские войска, которым дан приказ отбить разбойничье нападение фашистов, с честью выполнят эту задачу. Потому что они, эти войска, и есть народ, который знает, что ему защищать и чем защищать. И Кузнецов торопился в Москву, чтобы не опоздать, принять участие в этом контрударе, отомстить за павших пограничников, за женщину, сходившую с ума над телом убитой дочурки, чтобы защитить эту бредущую следом по шпалам молчаливую толпу людей.

...Поезд пришел на Киевский вокзал в полдень. Кузнецов с удивлением смотрел по сторонам и не узнавал знакомых улиц. Будто не две недели его не было здесь, а годы.

Что же изменилось? И понял: изменился он сам. А Москва как жила, так и живет, спокойно и размеренно. Только разве посуровела немного и меньше стало нарядных девушек, и появились непривычные кресты на стеклах окон.

Переполненным трамваем Кузнецов проехал несколько остановок, пробежал знакомым переулком и вышел на Смоленский бульвар. На той стороне стоял большой восьмиэтажный дом, окаймленный по низу черным гранитом. Он был все таким же — с решеткой лесов, обступивших слева. Да и что могло измениться за две недели? Кузнецов поднял глаза к окнам своего седьмого этажа, увидел за стеклами замельтешившее вдруг платьице старшей дочки Нели.

Они выкатились ему навстречу, кинулись через дорогу, обгоняя друг друга — тринадцатилетняя Неля, девятилетняя Алла, шестилетняя Гертруда. Заторопился от подъезда и трехлетний Генрих, но его остановила на краю дороги какая-то тетя, и он заплакал, вырываясь.

Дети налетели на него, повисли со всех сторон.

— Папка приехал!

И он, сдержанно улыбаясь, нес этот драгоценный груз через улицу, торопясь и посматривая на машины, сердито гудевшие у перехода.

Обняв жену, Кузнецов сразу прошел к кроватке, где спала годовалая Лерочка, словно хотел удостовериться, что и она тоже дома. Долго, нахмурясь, смотрел на нее.

— Подумать только, падает бомба — и человека нет.

— Что ты такое говоришь! — испугалась жена и решительно оттеснила его от кроватки.

Искоса, из-под руки она поглядывала на него, все хотела уловить то новое, что появилось в нем за эти дни.

— Который час? — спросил он.

— Второй.

— Мне надо идти в управление.

— Завтра пойдешь. — Жена оторвалась от кроватки и заговорила сердито и назидательно: — Другие дома сидят, как приедут, а он — сразу на службу...

— И я дома сидел. Но не теперь...

Он вернулся к ночи. Устало сел на диван, положив руки на колени.

— Я подал рапорт. В действующую армию.

Жена заплакала, не опуская глаз.

— Назначен командиром полка, которого еще нет. Буду формировать. Костяк — пограничники.

— А как же я? С детьми-то? — выдохнула жена.

— У всех одна беда. Помогут...

А что еще мог сказать он, уходивший в бой? Разве есть другое утешение, кроме простого понимания единства перед общей опасностью? В мирное время все мы вроде порознь, живем каждый своими заботами, а подступит враг, и все личное отодвигается куда-то в запыленные семейные альбомы, в дальние ящики шкафов. Когда зовет труба, из заповедных глубин нашего подсознания поднимается древний инстинкт, заставляющий даже самых строптивых решительно становиться в общий ряд бойцов.

Непросто начинать сначала. Кажется, есть все: приказ, дающий власть, воинские уставы и наставления, регламентирующие боевую учебу, есть опыт и знания. А пришлось — и голова кругом: с чего начинать?

В первый день он чувствовал себя растерявшимся учеником. Чтобы собраться с мыслями, пошел в управление тихим лабиринтом арбатских переулков. И услышал из-под арки захлебывающийся мальчишеский голос:

— Чудовищное злодеяние взбесившегося фашизма всколыхнуло советский народ. Смерть фашистской гадине! Священная ненависть к врагам отечества клокочет в груди каждого советского гражданина...

Кузнецов заглянул под арку и увидел пионера в красном галстуке с газетой в руках и трех старушек на скамейке возле него.

Он слушал торопливый, срывающийся на крик голос и удивлялся ненависти, клокотавшей в газетной статье. Дойдет ли она до людей? Ведь так недавно в газетах писалось о Германии совсем другое. Могут ли люди всего за несколько дней резко переменить мнение? И правильно ли звать к ненависти? Кто они, напавшие на нас враги? Обманутые немецкие рабочие и крестьяне. Их можно презирать за слабость. Но надо ли унижаться до ненависти?

— «Мы будем бить фашистов на суше, в воздухе, на воде и под водой. Мы будем бороться до тех пор, пока последний немецкий солдат не будет вышвырнут с нашей земли, пока не будет уничтожена вся фашистская клика. Нет места на земле гитлеровским изуверам!» — продолжал читать мальчик.

«А можно ли без ненависти идти врукопашную?» — вдруг подумал Кузнецов. Прежде военное искусство представлялось ему лишь борьбой умов и знаний, теперь он начал понимать, что победа будет зависеть еще и от меры ожесточения бойцов...

Несколько дней спустя он услышал по радио слова Сталина о «священной ненависти» и понял: ненависть — это оружие. И немаловажное.

Вскоре Кузнецов уехал во Владимир, а оттуда в красивый сосновый бор над Клязьмой, где должен был формироваться полк.

— Когда подавал рапорт, думал — сразу в бой, — признался он командиру дивизии перед самым отъездом.

— Геройства захотелось? — усмехнулся генерал. — Что ж, все зависит от вас. Сумейте за две недели создать геройский полк.

— За сколько? — удивился Кузнецов.

— Не знаю. Только учтите, часть может быть поднята по боевой тревоге в любой момент, и к тому времени она должна быть вполне боеспособной.

Полка еще не было, личный состав не прибыл, пушки, пулеметы, винтовки, боеприпасы — все на складах. Чтобы еще не созданной воинской части была поставлена пусть общая, но все же боевая задача— о таком Кузнецов даже и не слыхал, этому не учили в академии, об этом не писали в учебниках. Но приказ есть приказ. Стало быть, если к моменту боевой тревоги в полку будет хотя бы одна рота, то и она должна выступить как полноценная воинская часть.

Никакая академия не может выдать рецептов для всех будущих сражений. В бою военачальник часто полагается на свою интуицию. Ему все права, с него и весь спрос. На то и командир, чтобы выполнять приказ. Даже если приказ кажется невыполнимым.

Майор Кузнецов еще не знал масштабов войны. Он, как и многие в ту пору, был уверен, что через месяц-два, самое позднее к зиме, враг будет разбит. Но где-то под этим убеждением уже зрела мысль, что предстоят бои, долгие и упорные.