Бела Иллеш - Обретение Родины

В спорах о личности Миклоша, конечно, никто не вспомнил о том человеке, с кем сейчас так много общался генерал, — о старшем лейтенанте Олднере. О нем членам МВК было известно только то, что это тихий, весьма симпатичный, с хорошими манерами молодой советский офицер, который — конечно, имея на это соответственный приказ — всюду сопровождает Миклоша и, несмотря на большую разницу в чинах и возрасте, беседует с ним с такой непосредственностью, как будто они товарищи детства.

Но члены Венгерского комитета даже и не подозревали, что совсем незаметно двадцатилетний старший лейтенант Олднер превратился в наставника пятидесятичетырехлетнего генерал-полковника. По-видимому, и сам Олднер не смог бы сказать, где и когда началось перевоспитание Миклоша. Несомненно одно: это стало приносить известные плоды. Старший лейтенант Олднер оказался отличным домашним учителем, хотя Миклош отнюдь не был прилежным или способным учеником.

Как-то за ужином, через два-три дня после приезда в Москву, Миклош пожаловался на бессонницу, на то, что ему долго приходится ворочаться в постели, прежде чем удается уснуть. Олднер посоветовал генералу брать на ночь книгу и немного почитать перед сном. Миклош принял его совет без особого энтузиазма, но предложенную книгу, которую Олднер извлек из своего вещевого мешка, все-таки взял. Это была единственная книга, пронесенная с собой молодым старшим лейтенантом через все превратности войны: полное собрание стихов Шандора Петефи.

— Петефи? — поморщившись, переспросил Миклош. — Читал я его когда-то школяром. Знаю, что он писал стихи, но, какие именно, давно позабыл. Господин правитель очень не любит Петефи и не раз, помнится, говорил мне о том, какой позор для Будапешта ставить подобному человеку памятник.

На следующее утро Бела Миклош приветствовал старшего лейтенанта Олднера такими словами:

— А ваш Петефи пишет не так уж плохо.

В тот же день генерал-полковник впервые изъявил желание посетить Московский зоопарк. На прогулке он снова заговорил о Петефи. Стихи произвели на него более сильное впечатление, чем он смел себе в том признаться. Миклош спросил у Олднера, как он думает, что делал бы сейчас Петефи, будь он жив.

— Он стал бы коммунистом, — не колеблясь ответил Олднер. — Писал бы о социализме и, пожалуй, больше всего о разделе земли.

— Раздел земли, раздел земли! — недовольно проворчал Миклош. — Всюду только о нем и слышу. Скажите, Олднер, какой смысл так много говорить о разделе земли? Не думаете ли вы, что ее от этого прибавится?

Старший лейтенант не дал прямого ответа на вопрос генерала, а просто привел статистические данные о распределении земельной собственности в Венгрии.

— Положение, конечно, не совсем справедливое, — согласился Бела Миклош. — Но мы же для того и начали эту войну, чтобы добыть для мадьяр новые земли.

— Так не проще ли, ваше высокопревосходительство, не легче ли и безопаснее, а главное, справедливее искать для венгерского крестьянина земли не на Украине, где в лучшем случае ее можно добыть, разве что на насыпь для могильного холма, а разделить поместья Эстергази, Габсбургов, Паллавичини, Венкхеймов и Карои? Не украинская земля нужна венгерскому крестьянину! Если даже допустить, что Хорти сумел бы выиграть войну, земли от этого у венгерского крестьянина все равно бы не прибавилось и судьба его не облегчилась.

— Вместо войны куда безопаснее было бы жить в мире. Тут вы, старший лейтенант, безусловно, правы… Но должны же вы признать, что, отняв землю у Эстергази, вы, таким образом, и их превратите в безземельных… В чем же тогда польза от раздела?

— Разрешите, ваше высокопревосходительство, ответить вам на вопрос вопросом. Что выгоднее и полезнее для Венгрии: чтобы двадцать пять — тридцать тысяч нищих крестьянских семейств получили такое количество земли, какое нужно для того, чтобы иметь возможность прожить на ней по-человечески и воспитать своих детей, или чтобы дюжина герцогов и герцогинь Эстергази могла по-прежнему продолжать есть с золотых блюд и отсылать в стирку свое белье в Англию? В результате раздела одних лишь поместий Эстергази землю получить могли бы целых тридцать тысяч крестьян. А сколько еще в Венгрии, помимо Эстергази, таких же герцогов, графов, баронов, сколько прочих, нетитулованных помещиков!

Доводы старшего лейтенанта подействовали на Миклоша. Однако с точкой зрения Олднера он все же не согласился. И не счел нужным; об этом умолчать.

— Так не идти же Эстергази работать коммивояжерами или инструкторами допризывников! Раздел земли — это еще не решение вопроса. Вы, коммунисты, должны придумать такой выход, чтобы, не отнимая землю ни у Эстергази, ни у других венгерских господ, изыскать ее в то же время для всех мадьяр, у которых сейчас ее нет.

— Такого выхода придумать нельзя, ваше высокопревосходительство. Брать можно лишь оттуда, где что-то есть. Но если даже предположить, что нашлась бы земля, кто бы захотел идти поденщиком или сельскохозяйственным рабочим трудиться на полях Эстергази и Паллавичини, если бы каждый крестьянин смог работать на собственном участке? В таком случае крупные поместья остались бы без рабочей силы, а их поля незасеянными… пустующими, не приносящими никакой пользы. Истинная ценность, ваше высокопревосходительство, — это рабочие руки, человек! Только он способен производить материальные блага!

Дискуссия на этом оборвалась. Миклош перевел разговор на другую тему.

Но на следующий день он снова затеял беседу на политическую тему. Ему хотелось доказать Володе, что и он, генерал Миклош, не совсем профан в тех социальных вопросах, которые волнуют весь мир. Возможно, впрочем, что все эти словопрения генерал-полковник заводил просто от скуки.

На сей раз в центре внимания оказалась проблема патриотизма. Тут расхождение между мнениями генерал-полковника и старшего лейтенанта было еще более разительным, чем в вопросе о разделе земли. Миклош считал, что настоящие патриоты в Венгрии — исключительно представители господствующих классов, как он выразился, «господа». Только они одни способны приносить жертвы, проливать кровь и даже отдавать жизнь за родину.

— В тысяча девятьсот девятнадцатом году, ваше высокопревосходительство, венгерский рабочий и крестьянин с оружием в руках защищали Венгрию и ее независимость, — возражал Володя. — А венгерские господа, вроде Иштвана Бетлена, Дюлы Гембеша, герцога Лайоша Виндишгреца, отдали себя в это время на служение румынским королевским войскам и политической полиции, пойдя, по существу, против Венгрии.

Этот довод страшно возмутил Миклоша. Он буквально вышел из себя, яростно протестуя против утверждений Володи: