Бела Иллеш - Обретение Родины

Вскоре положение румынских военнопленных в корне изменилось.

В один прекрасный день прибыли в лагерь два румынских офицера и какой-то штатский. Этому событию сначала никто особого значения не придал. Румынских гостей сопровождал советский майор. Под вечер, лишь только военнопленные вернулись с лесных делянок, гость в штатском зашел к своим соотечественникам, представился им и довольно долго беседовал с ними.

Он пробыл у них до самого отбоя, причем не столько сообщал какие-нибудь новости, сколько интересовался, как им живется, как они хотели бы жить в дальнейшем, а главным образом допытывался, что думают военнопленные относительно того, как изменить жизнь румынского народа. На этот последний вопрос последовало множество самых разнообразных ответов — одни дополняли друг друга, иные в корне противоречили один другому.

Румын в штатском был высокого роста, плечистый, с большими черными глазами и длинным прямым носом. Руки у него были крепкие, рабочие. Он оказался заядлым курильщиком, но табаку с собой не захватил, и военнопленные предлагали ему на завертку собственного. Он не отказывался, с благодарностью вертел самокрутку, закуривал. В десятом часу вечера тихо попрощался и ушел.

На другой день рано утром румынские военнопленные были оповещены, что в десять часов для них назначен сбор в клубе. Весть эту принесла в бараки секретарь-машинистка майора Филиппова. К слову сказать, она была родом из Молдавии и сносно говорила по-румынски.

— Приходите все до одного! — заявила она радостно, чему-то улыбаясь.

— Никак, шоколад будем получать? А может, цуйку? — шутили военнопленные и тоже смеялись.

Смеялись даже громче, чем хотели. Ведь стоит военнопленному увидеть женщину, как его сразу бросает в дрожь. Он уже готов смеяться и плакать.

— Кое-что получше! Много, много лучше!

— Лучше цуйки? Трудно поверить!

Румыны отправились в клуб без конвоя.

Там тоже не было караула.

Советский офицер, тот самый гвардии майор, что прибыл в лагерь с вечера, неожиданно обратился к пленным на чистейшем румынском языке. Он тоже оказался румыном. Живя в Москве, он с первого же дня войны добровольно вступил в Красную Армию и участвовал в Сталинградской битве. Сражался против гитлеровских войск.

Обо всем этом румынские военнопленные узнали позже, а пока, в клубе, майор лишь объявил, что с ними будет говорить один из руководителей Румынской коммунистической партии, и попросил внимательно выслушать то, что он скажет.

На сцене стоял длинный, покрытый красным полотнищем стол, за которым сидели два румынских офицера и тот самый штатский, которого накануне вечером пленные угощали табаком. Именно он и оказался представителем Румынской компартии.

Как только майор закончил свое вступительное слово, поднялся штатский.

Он начал с того, о чем услышал накануне от пленных.

— Вот вы признавались мне вчера, что хотели бы как можно скорее положить конец своему плену. На мой вопрос, из какого именно плена желаете вы с таким нетерпением освободиться, я получил немало самых различных ответов. Некоторые заявляли, что ждут не дождутся, когда окончится их военный плен. Объявились и такие, что ожидают времени, когда освободится от немецко-фашистского пленения вся Румыния. Нашлись также люди, больше моего жаждущие конца тому рабству, в котором держат румынских бедняков румынские бояре. Все три желания вполне законны. Но ни одно не может исполниться без другого. Румыния сумеет сбросить со своей шеи немецкое ярмо лишь в том случае, если румынский трудовой народ освободится от власти собственных бояр. Ведь и гитлеровские жандармы, и румынские графы да князья совместно борются именно против нас, бедноты. И вашему личному плену по-настоящему наступит конец только тогда, когда вы сможете вернуться в Румынию без страха и опасений, когда Румыния и румынский народ станут свободными. Но свобода как всей Румынии, так и ваша собственная не свалится с неба. Ее надо заслужить и добыть, ее надо завоевать!..

В тот день румыны пошли на обед только в пять часов вечера. Все это время они не покидали клуба.

В своем докладе штатский вскрыл взаимосвязь между положением пленных румын и положением Румынии в целом, разъяснил характер нынешней войны.

— Когда вы были на фронте и сражались против Красной Армии, — говорил он, — вы воевали за то, чтобы Румыния превратилась в немецкую колонию, чтобы земля, на которой вы трудились, оставалась собственностью румынских господ. Иначе говоря, вы сражались против самих себя.

По его докладу пожелали выступить двадцать два человека. Большинство из них заявляли, что в настоящий момент есть только одно средство от всех бед и недугов: вооруженная борьба.

Они просили помочь им получить оружие. Уж теперь-то они знают, против кого его повернуть!

— Пусть оружие говорит, а пес лает! — заявил один из выступавших, и все товарищи горячо ему зааплодировали.

Но с той же трибуны прозвучали выступления и другого рода.

Например, бывший учитель из Добруджи принялся развивать мысль, что залог румынской свободы — в румыно-болгарской и румыно-венгерской дружбе. Какой-то толстощекий артиллерист предложил написать от лица румынских пленных коллективное письмо Советскому правительству с просьбой, чтобы обед для румын в лагере готовил румынский повар. Пожилой солдат с выбитыми передними зубами рекомендовал изгнать из лагеря всех пленных немцев.

Представитель Румынской компартии тщательно записывал все, что говорили выступавшие, и кратко, в двух-трех словах, отвечал каждому.

После долгих и страстных обсуждений собрание избрало из своей среды четырех делегатов на будущую конференцию, куда приедут посланцы изо всех других лагерей. А конференция в свою очередь изберет Румынский национальный комитет, которому предстоит возглавить борьбу за освобождение Румынии от гитлеровских захватчиков.

Румынский барак представлял собой такое же длинное бревенчатое сооружение, как и у венгров. Койки шли в два этажа, попарно одна над другой. Постель — соломенный тюфяк, подушка, набитая тоже соломой, простыня и серое солдатское одеяло. По стенам между койками было ввернуто по паре огромных крюков — вешалки для одежды и шинелей. Над ними висели узкие полочки. Вещевые мешки обычно засовывались под подушку.

Трое венгров, Шебештьен, Пастор и Ковач, решили посетить румын. Им хотелось разузнать, что нынче происходило в клубе.

— Садитесь, ребята.

Румыны держались чрезвычайно торжественно.

После того как Шебештьен сообщил, зачем они пришли, наступила большая пауза. Ответил им румын, многие годы прослуживший матросом, а затем пять с половиной лет просидевший за коммунистическую агитацию в знаменитой каторжной тюрьме Дофтане. Выйдя из-за решетки, он долго мытарствовал без работы и устроился наконец, под чужим именем грузчиком в одном из дунайских портов. Этот бывший матрос, довольно сносно говоривший на пяти языках, сделал венграм форменный доклад о задачах Румынского национального комитета.