Бела Иллеш - Обретение Родины

Библиотека помещалась в солдатском бараке, а ее дверь и окна выходили в сторону офицерского. Перед дверью, прямо во дворе, стоял сколоченный из досок, с глубоко вбитыми в землю ножками стол и перед ним две скамейки. Все это сооружение располагалось под сенью серебристой березы. К стволу дерева была прибита дощечка — на ней постоянно вывешивались свежие военные сводки на венгерском, немецком и итальянском языках. Для обслуживания военнопленных на выдаче книг работало шесть человек. Но комната была так узка и так неудобно распланирована, что книжные шкафы и полки в ней занимали почти все свободное пространство. Для шестерых библиотекарей — двоих венгров, троих немцев и одного итальянца — места хватало, но читателям, желающим взять или обменять книгу, приходилось подходить поодиночке.

Чонтошу пришлось дожидаться, пока получат книги итальянский лейтенант и немецкий солдат. Как только очередь дошла до него, к нему поспешили оба библиотекаря-венгра — они впервые видели у себя в библиотеке офицера-гонведа столь высокого ранга.

Один из них, приземистый артиллерийский фельдфебель, сообщил Чонтошу, в какие часы работает библиотека. Другой, худощавый, солдат рабочего батальона, выложил перед подполковником на стол стопку книг и стал перечислять их названия: «История ВКП(б)», роман о Доже, сборник стихов Петефи, биография Ленина, «Что такое «новая Европа» Гитлера»…

— Рекомендую «Историю ВКП(б)», господин подполковник. Эта книга проясняет многие вопросы.

Чонтош взял предложенную книгу, хотя про себя заранее решил, что даже не заглянет в нее. Нет! Так низко он не падет.

Подполковник не собирался признаваться генералам, что, увы, находится в большом замешательстве. Ведь стоит им заподозрить, что он не знает, как поступить, и оба перестанут его уважать. Между тем использовать авторитет генералов ему было необходимо для осуществления своих планов.

Теперь большую часть времени подполковник проводил среди молодых офицеров. Говорил им о патриотизме, об офицерском чувстве долга, о презрении к предателям отечества. А еще внушал он им, что отечество всегда награждает тех, кто остался ему верен, и сметет, уничтожит изменников.

Год назад все эти уроки имели бы, несомненно, успех, но здесь, в лагере, и офицеры начали уже почитывать книги и размышлять. Правда, слушали они подполковника покорно — еще жила в них и давала себя знать прочно привитая военная дисциплина. Однако все чаще попадались в их среде и такие, которые не просто внимали Чонтошу, но задавали всякого рода каверзные вопросы.

Так, капитан Пал Гардони, бледный и впалощекий брюнет, у которого глубоко сидящие глаза пылали каким то странным огнем, напрямик спросил подполковника Чонтоша:

— Если бы интересы родины пришли в противоречие с существующим общественным порядком — прежде всего, с нынешним характером землевладения, — на чью в таком случае сторону встали бы вы сами, господин подполковник? На сторону тех, кто сражается за родину, или тех, кто желает спасти крупные помещичьи владения?

— Такого положения быть не может, господин капитан! — ответил Чонтош.

— А по-моему, оно существует уже давно. Интересы венгерского народа и интересы феодального землевладения испокон веков диаметрально противоположны. Новое здесь лишь то, господин подполковник, что мы увидели наконец это непримиримое противоречие и поняли необходимость сделать для себя выбор, занять ту или иную позицию. За родину или за помещиков, за народ или за так называемый существующий строй, который держится на насилии и чужеземных штыках… Вот как стоит теперь вопрос.

К счастью, Чонтошу неожиданно вспомнился лозунг, то и дело провозглашавшийся на конкурсах переподготовки для офицеров запаса.

— Родина прежде всего, господин капитан, — наставительно, почти торжественно произнес он. И для верности снова повторил: — Родина прежде всего!

— Благодарю, господин подполковник! — ответил капитан Гардони. — Я совершенно с вами согласен. Очень рад, что мы с вами одинакового мнения.

Капитан Гардони сделался постоянным сотрудником лагерной стенной газеты, а также принял участие в работе одного из политкружков. Работал он искренне, неутомимо агитируя за создание Венгерского национального комитета. Беседовал он исключительно с рядовыми гонведами и унтер-офицерами, а офицеров чурался, чем, разумеется, хоть и невольно, только играл на руку Чонтошу. Если бы Гардони сагитировал и возглавил тех молодых офицеров, у которых постепенно открывались на правду глаза, он, несомненно, подорвал бы авторитет Чонтоша. А так сам постепенно изолировал себя от офицерства.

Капитан Гардони, капрал из вольноопределяющихся Сиртеш и трое рядовых гонведов обратились к лагерному начальству с просьбой разрешить провести конференцию военнопленных в целях подготовки к организации Венгерского национального комитета. Просьба их была удовлетворена. В воскресный день в их распоряжение предоставили помещение лагерного клуба.

В четверг после полудня, за три дня до упомянутой конференции, генерал-лейтенанта Шторма посетили двое штатских, оказавшиеся сотрудниками издаваемой в Москве газеты для венгерских военнопленных «Игаз со». Шторм узнал от Чонтоша, что оба редактора коммунисты, и одного из них подполковник слыхал уже не раз. Было ему известно также и то, что этот живого ума человек, темноволосый, очень подвижный и еще молодой на вид, шестнадцать лет отсидел в каторжной тюрьме в Венгрии и что, как ни странно, подобное обстоятельство вовсе не считается у коммунистов зазорным. Больше того, они будто бы даже гордятся своим каторжным прошлым.

— Пожимать руку бывшему каторжнику! Гм… Вполне заслуженное наказание за то, что мы в свое время оказались чересчур мягкосердечными и не вздернули подобных типов, хотя имели полную возможность это сделать. Ну да ладно, впредь будем умнее!.. Однако, чтобы достичь этого в будущем, придется теперь делать хорошую мину при плохой игре…

Так говорил Чонтош, обращаясь к обоим генералам, И они с ним согласились.

Генерал-лейтенант Шторм принял посетителей все под тем же развесистым дубом в присутствии Енеи и Чонтонша. Раган принес гостям стулья.

Один из них — тот самый, что просидел когда-то шестнадцать лет в тюрьме, — гладковыбритый темноволосый мужчина, благовоспитанный, но, пожалуй, слишком темпераментный, кое-как примостившись на неудобном лазаретном стуле, сделал подробный обзор международного положения. Он развивал мысль, что неотвратимо приближающийся крах режима Гитлера и гитлеровского террора будет для венгерского народа величайшим счастьем. Мадьяры наконец получат возможность завоевать свою свободу и независимость.