Борис Леонов - Солдаты мира

— Все согласны.

— Что, мы Кольку не знаем?

— Давай следующего!

Родион украдкой покосился на замполита — тот незаметно кивнул головой.

— Тогда разрешите поздравить рядового Фомина с вступлением в ряды Ленинского комсомола.

Родион вышел из-за стола и пожал Кольке горячую влажную руку, не переставая втайне удивляться самому себе.

— Служу Советскому Союзу! — краснея, пробормотал Колька.

Вечером, когда ребята убежали на вторую серию «Гамлета», Родион вынул из вещмешка общую тетрадку, лег на матрац и стал сочинять письмо. Прошло полчаса, а на листке чернело только «Здравствуйте, Поля!» Все слова казались праздными и глупыми. Родион впервые подумал о том, что если ему так трудно мыслить простыми житейскими категориями, то сделать их плотью своей жизни, наверно, еще труднее.

Долго он вымучивал письмо.

«Здравствуйте, Поля!

Пишет вам незнакомый солдат Родион Цветков, однополчанин вашего мужа, гвардии сержанта Глеба Ларина. У нас во взводе никто ни от кого не держит тайн. Все боли и радости варятся в общем котле. Я вас знаю вот уже три месяца. Судя по рассказам Глеба, бы красивая и одаренная девушка: поете, танцуете, занимаетесь в театральном кружке. Нам было больно узнать, что вы хотите навсегда расстаться с Глебом. Конечно, вы можете сказать нам, что мы но имеем права вмешиваться в вашу личную жизнь. Но доверьте: Глеб вас любит. Под его грубой и толстой кожей бьется нежное стыдливое сердце. В понятие мужчины он еще вкладывает много мальчишеского, внушенного ому бестолковым окружением детства и юности. Армия научила его ценить близкого, быть в ответе за него — в самом прямом смысле слова. Ваш муж — гордость нашего артполка, отличник боевой и политической подготовки, верный и смелый командир, с которым я не боюсь идти в бой. Он многое передумал, переоценил, заново почувствовал вкус к жизни. Какое вы имеете право лишать его этого приобретения? А сын? Вы подумали о нем? Узел легко завязать, еще легче его разрубить. Не торопитесь. В последний раз поверьте Глебу, испытайте его. А муки совести вам только на пользу. Он вам все простил, и вы его тоже простите.

С уважением рядовой Цветков».

Прочитав письмо, Ларин с болезненной задумчивостью усмехнулся и удивленно встряхнул головой. Он долго молчал, глядя в огненное, подмигивающее око времянки, и с любопытством воззрился на притихшего Родиона.

— Тяжкую роль ты сочинил мне, Цветков. Ты что же: больше обо мне знаешь, чем я о себе? Здорово.

— Человеку надо верить при любых обстоятельствах. Найти в нем плохое просто, а вот хорошее… — улыбнулся Родион.

— Нет, Цветков. Пожалуй, я не отошлю твое письмо. Разукрасил ты меня, как на конфетном фантике. Она ведь не поверит. Лучше я сам поеду. Замполиту замолви словечко. Ты же комсорг теперь.

После вечерней поверки, закутываясь в холодное одеяло, примерзшее верхним краем к земле, Ларин нечаянно поймал настороженные глаза Родиона и вдруг засмеялся, удивленно покачивая головой.

— Путаный ты парень, Цветков.

— Это почему же? — нахмурился Родион.

— Не пойму я: чего ты требуешь от жизни и от себя? Сам-то хоть знаешь? По-честному.

— Знаю. Я хочу ясности, сержант. И требую гарантии, что вся эта жизнь не зря и не спроста. Как обыкновенный смертный я имею на это право.

— Вот как. Слишком многого хочешь. Но это право тебе ничего не дает. Мало ли прав у человека. Что будет, если он начнет на каждом настаивать? Я так думаю: тебе надо просто жениться на хорошей покладистой бабе, заиметь пару дитятей, успокоить нервную систему. Ты думаешь, счастье в голове, в твоих знаниях? От счастья должно быть душе и телу приятно, а не одним мозгам.

— Мозги тоже тело.

— Ты случайно не неврастеник?

— Может быть, — засмеялся Родион и не обиделся: у Ларина это вышло беззлобно, с ребяческой наивностью.

— Ну, а потом что? Потом, когда добьешься ясности? — прищурился Ларин.

— Как что? — растерялся Родион и внимательно посмотрел на сержанта: оказывается, этот злючка не такой уж болван, каким притворялся. Тоже над чем-то задумывается. — Потом я со спокойной совестью умру.

— Вот именно, — горько усмехнулся Ларин. — Ну а зачем тебе эта спокойная совесть? Ее ведь на хлеб не намажешь, и в рай с ней не попадешь. И с чистой, и с грязной совестью все равно больно умирать.

— В том-то и дело, что с грязной больнее, — на лету подхватил Родион.

— Впрочем, это пустой разговор. Давай спать. Вечером всегда на дурацкие мысли тянет. Жить надо, Цветков, а не рассуждать, — поспешил закончить Ларин, заметив, что на него с насмешливым любопытством смотрят ребята: для них его разговорчивость была неожиданной.

— Можно с успехом совмещать и то и другое, — улыбнулся Родион.

От караульной палатки до третьего поста было метров двести, но взбираться приходилось на сопку под встречным ветром, и Родион скоро взмок. Шагов за десять до штабной полковой будки их резко окликнули:

— Стой! Кто идет?

— Разводящий со сменой, — как ни в чем не бывало ответил сержант Телятин.

— Разводящий ко мне, остальные на месте! — приказал знакомый голос.

От машинного колеса отделилась мохнатая фигурка, ощетиненная влажно поблескивающим штыком, и Родион с радостью узнал Кольку Фомина. Шерсть на его шапке и на тулупе кудрявилась сизым куржаком. Над губой невесомо дымился серебряный пушок.

Колька с бывалой солидностью сдал пост Родиону и в конце хитровато улыбнулся.

— Первый раз в карауле?

— Первый, — смущенно буркнул Родион.

— А я двадцать первый. Ну, счастливо оставаться. Спать захочешь — три виски снегом.

Родион запахнулся в тулуп и медленно зашагал вдоль колонны машин. Возле дивизионной будки он остановился и, не вытерпев, заглянул в запаянное морозом окошко. За столом смутно маячило усталое лицо комдива — он что-то чертил красным карандашом на карте. В желтоватой мерцающей глубине угадывался острый профиль майора Клыковского. Сбоку, откинувшись на спинку кровати, полулежал старший лейтенант Сайманов с широко расстегнутым воротом гимнастерки. Узловатыми пальцами он теребил струны на гитаре и пел какой-то старинный романс. Голос у него был простуженный, срывающийся, но в эту холодную лунную ночь, среди угрюмых сопок, рядом с шахматной стройностью солдатских палаток, похожих издали на древние шатры, от этого голоса было невозможно уйти: он приносил жгучее чувство нерасторжимости с миром, ликующее сознание, что он живет в нем.

Замполит вдруг прекратил петь и отложил гитару. Потом резко поднялся, взял папиросы со стола и вышел из будки. Родион замешкался и успел только отпрыгнуть в сторону. Сайманов весело прищурился.

— Что вы тут делаете, Цветков?

— Слушал вас, товарищ старший лейтенант. Благодарю за удовольствие.