Влад Ривлин - Палестинские рассказы (сборник)

Спустя два дня они большими силами попытались снова прорваться в дом, но мы действовали весьма решительно, пустив в ход кулаки против наиболее агрессивных и наглых. Мягко говоря, солдаты в большинстве своём поселенцев недолюбливали. Те вели себя вызывающе нагло по отношению ко всем, и к солдатам в том числе. Они были уверены, что весь мир вокруг существует только для них, и если им что-то не нравилось в действиях солдат, то они не стеснялись ни в выражениях, ни в действиях, нередко швыряя в нас камни. Возможно, ещё и поэтому солдаты действовали весьма жёстко. Мне тоже пришлось несколько раз съездить по физиономиям молодых жлобов, которые пытались прорваться через наш заслон и едва при этом не сбили с ног меня и ещё двоих солдат. Это несколько охладило пыл поселенцев и, получив отпор, они, как водится, вывели на передний край атаки свою главную силу – женщин с грудными детьми на руках. Дети, однако, не мешали женщинам выкрикивать в наш адрес ругательства и плеваться, называя нас «неевреями» – самым страшным ругательством в их лексиконе. Но это была, скорее, психологическая атака, которой нас уже трудно было удивить и тем более сломить. Обычно подобной руганью и заканчивались все наши противостояния с поселенцами. К подобным вещам мы уже привыкли относиться со снисходительным презрением. Мы, было, уже успокоились, атаки поселенцев успешно отбиты. Но тут мы обнаружили, что дети поселенцев, воспользовавшись моментом, пока их матери отвлекали нас, всё-таки проникли внутрь, пробравшись по крышам домов, лепившихся друг к другу и вплотную примыкавших к «дому раздора». За детьми ринулись и взрослые. После этого дальнейшая оборона дома уже не имела смысла. Нам пришлось отступить, предварительно эвакуировав из дома женщину и её детей. Мы были совершенно бессильны против детей поселенцев. Кто посмеет направить на ребёнка оружие или просто поднять на него руку? Зная о полной своей безнаказанности, дети проникли в дом, а за ними и взрослые. Поселенцы праздновали победу, плясали на крыше захваченного дома и вокруг него, как дикари, бросая на нас торжествующие взгляды. Сев на джипы, мы с трудом прокладывали себе дорогу сквозь плотную толпу торжествующих поселенцев, которые пинали покрышки наших джипов и, забыв всякий стыд, показывали неприличные жесты.

– Вы всё равно вернётесь домой, – пытался я успокоить женщину и её дочерей, когда мы их увозили. Но увидев их неверящие глаза, осёкся. В горле у меня как будто образовался огромный ком, и от стыда я уже не мог поднять на неё глаза. Ещё накануне я обещал ей, что всё будет хорошо, что мы не дадим в обиду ни её, ни детей. Она верила мне. И вот мы, солдаты боевых частей, оказались совершенно беспомощными и не смогли защитить женщину, поверившую нам.

– Мы ничего не могли сделать, – убеждал меня Нив, когда вечером мы сидели за столом в палатке-столовой на нашей базе.

– Ты в этом уверен? – спросил я Нива. В ответ он промолчал. Я не узнавал Нива, всегда такого прямолинейного, мужественного… Сейчас он пытался не то успокоить меня, не то обмануть самого себя. Я взглянул на Нива и понял, что ему стыдно точно так же, как и мне. Он сгорал от стыда и не знал, куда от него деться.

На следующий день в различных частях города, как раз там, где арабские кварталы граничат с еврейскими, произошли сразу несколько инцидентов. В одном из них ранним утром молодой палестинец попытался заколоть нашего сержанта – командира патруля. Нападение произошло на улице, по которой как раз проходит граница между еврейским и арабским кварталами. Палестинец не успел осуществить свой замысел, сержант оказался проворнее и застрелил нападавшего раньше, чем тот успел нанести удар. Чуть позже, метрах в ста от места первого инцидента, другой палестинец ранил поселенца и сумел скрыться в граничащем с еврейской частью города арабском квартале.

Поиски нападавшего ничего не дали, но командование решило проучить арабов. По-видимому, именно с этой целью наше командование затеяло специальную перепись населения в арабских кварталах города. Мы должны были собрать подробную информацию о каждой семье: номера паспортов, телефонов, точный адрес, количество членов семьи в каждом доме… Осуществлять эту перепись предстояло подразделению, которым командовал я.

Приказ был получен днём, командование требовало провести «мероприятие» (так эта акция именовалась в приказе) в недельный срок. После короткого инструктажа мы двинулись в арабские кварталы. Солдаты двигались из дома в дом, скрупулезно соблюдая инструкции при проведении подобного рода акций: держали оружие наготове, и первое, что видел хозяин дома, который открывал двери солдатам, это направленные на него автоматы. Проведение переписи мы начали довольно поздно и продвигались медленно, соблюдая необходимые меры предосторожности. День закончился быстро, и вскоре солдаты двигались из дома в дом уже в сумерках, а потом и вовсе в полной темноте. И когда хозяин дома открывал дверь, свет электрического фонаря ударял ему прямо в глаза. Пока один из солдат проверял документы хозяина и записывал номер его паспорта и телефон, остальные солдаты проверяли все помещения в доме. При этом женщины жались друг к дружке и прижимали к себе детей. Дети испуганно плакали. Так мы двигались из дома в дом до глубокой ночи. В квартале никто не спал: все ждали солдат. Кто-то украдкой выглядывал из окон домов, кто-то просто ждал. Мы шли из дома в дом и везде нас встречали испуганные женщины и плач детей.

Была уже глубокая ночь, и я связался с командиром батальона, попросив его отложить перепись жителей квартала до утра.

– Продолжать! – отрезал командир батальона. Делать нечего. Мы закончили прочёсывание квартала лишь под утро. На базу вернулись измученные и злые: для нас эта акция была не менее мучительна, чем для жителей арабского квартала, к которым мы вваливались посреди ночи.

На следующий день всё повторилось заново, и так продолжалось всю неделю. Уже на следующий день я стал замечать неприятные перемены в поведении солдат. Помощника Нива, сержанта Цахи Турджемана, который ещё накануне не скрывал своей досады из-за полученного приказа и старался всеми способами сгладить шок у хозяев домов от наших визитов, вдруг будто подменили. Ещё вчера он старался стучать в дверь дома негромко, предупредительно, стараясь не разбудить других членов семьи. В отличие от других солдат, он не светил фонарём в глаза хозяину дома, ослепляя его, как это делают магавники. Был любезен и предупредителен. Первыми его словами всегда были: «Добрый день!» или «Добрый вечер!» Документы требовал в вежливой форме: «Позвольте увидеть ваши документы». А сейчас он вдруг стал резким и раздражительным. Стучал в дверь громко и нетерпеливо, говорил с хозяином резко. Вместо предупредительного: «Позвольте увидеть ваше удостоверение личности», теперь он грубо и резко задавал вопросы: «Кто ещё живёт в доме, кроме тебя?.. Документы! Номер телефона!..» Если хозяин мешкал, Цахи нетерпеливо подгонял его: «Быстрее!..» Изменился за эти дни не только он. Заметив в окне пожилого араба, один из солдат резко повернулся в его сторону и вскинул автомат. Араб в ужасе отпрянул от окна. Я не узнавал своих солдат. Ещё вчера мы вместе защищали от поселенцев несчастную женщину и её детей, а сегодня нас будто подменили. Мы все были недовольны полученным приказом, но срывали досаду именно на тех, кому сочувствовали. Однако больше всех меня поразил Нив. В последний день, когда мы уже почти завершили прочёсывание арабских районов, возле одного из домов мы наткнулись на мальчика лет десяти-двенадцати. Он не испугался солдат и даже не двинулся с места при нашем появлении. Мальчик стоял и смотрел на нас с таким осуждением, что мне стало не по себе. И тут Нив сорвался. Он подскочил к ребёнку и, схватив его за шиворот, буквально бросил об стену. Прижав ребёнка к стене, он заорал на него: