Борис Беленков - Рассвет пламенеет

В отдалении Пересыпкин узнал Рождественского, бежавшего впереди второй роты. Взблески снарядных разрывов отдалялись в глубину обороны противника. Артиллерия уступала пехоте вражеский передний край. Но неожиданно по гвардейцам в упор ударило орудие. Снаряды шарахнулись у самой земли. И бег замедлился, люди почувствовали, как сухим дымным жаром задышала земля.

— Впере-ед! — вскинув автомат, закричал Симонов. — Вперед!

Загрохотали гранаты. Где-то за окопами тоскливо защелкал пулемет. Сквозь шевелящийся багрянец дыма Пересыпкин увидел, как впереди из орудийного жерла метнулось страшное жало огня.

— Танк! — закричал он. — Танк!

Где-то близко загудел голос бронебойщика Серова:

— Закопанный в землю танк! Ложись, Филька!

В автоматном треске один за другим раздались три выстрела из противотанкового ружья. Орудие смолкло. Но из серой громады, от ее боковой выпуклости продолжали вспыхивать бледные огоньки пулеметных очередей.

У Пересыпника пронеслась страшная мысль: «Убьют Андрея Ивановича!». Тело его напряглось, и сердце налилось злобой. Он покатился к танку, навстречу свинцовой струе, неудержимо впиваясь взором в серую броню. «Успеть бы, только бы успеть!..» — мелькнуло в голове.

А позади и по сторонам все нарастал грохот. Из вражеских траншей и окопов взлетали комья пламени. И крики, и человеческий стон точно повисли в воздухе, не находя места, где опуститься.

«Скорей, скорей…» — Пересыпкина щипнуло за плечо. Почувствовав боль, он жадно вдохнул воздух. Резануло в бок. «Вот уже близко. Только бы сердце не разорвалось!» — подумалось ему. И наконец, последний изо всех сил отчаянный прыжок. «Успел, замолчишь ты, гад!..».

Напрягая остаток сил, Пересыпкин вскинул руки и повалился грудью на замасленный борт, животом прикрывая дуло дрожащего от стрельбы пулемета.

— Полный, самый полный вперед! — прогремел Серов, рванувшись с автоматом ко второй линии вражеских окопов. — Ружьишко тащи, Филька!

Навстречу сверкнули вспышки ручного пулемета. Над головами свистнули пули — свистнули затем ниже — это уже были винтовочные.

— Ракету! — обронил Симонов, оглянувшись. Пересыпкина рядом не оказалось. «Положат людей!» — мелькнула мысль.

Но вот третья рота понеслась вперед. Опасаясь замешательства, Симонов рванулся и сам, обгоняя солдат. Оглянувшись, он вскрикнул:

— Быстрей!

Мельком он увидел залегшего бронебойщика Рычкова, на ходу приказал ему:

— По пулемету!

Почти в тот же миг грянул выстрел противотанкового ружья. Тяжелое, страшное отстукивание вдруг оборвалось, пулемет захлебнулся. Симонова подгоняла настойчивая мысль: «Быстрей, быстрей!..». догнав Метелева, он крикнул:

— Забирай правее снарядных воронок, Метелев! Правей — значительно…

— Хорошо, я вижу… — откликнулся тот.

Но внезапно будто отпрянул грохот стрельбы и взрывов, отхлынули темные волны чада и пыли. Тяжело дыша, Симонов остановился.

— Н-ну, — с трудом проговорил он, взглянув в потное лицо Метелева. — Взяли! Поломали к чертовой матери их оборону, вот что!

— Вперед надо, товарищ майор.

— Держи! — закричал пожилой гвардеец, показывая автоматом на запад. — Они удирают, смотрите!

— Принимайте решение, товарищ гвардии майор, — произнес Метелев настойчиво. — Ведь в самом деле удирают!

— Сидящих в окопах бить было легче, чем в поле ловить, когда они спасаются от смерти, — с усмешкой заметил Симонов. — Приводите роту в порядок, Метелев. И двинемся… Да россыпью чтоб…

Под ногами зашуршала трава. Навстречу подул трепетный ветер. Солнце, опускаясь все ниже, красноватыми лучами ложилось на желто-серую стерню пшеницы. Несмотря на усталость, Симонов чувствовал себя словно в канун большого праздника. «Сдвинули мы их!.. — думал он, идя позади рот. — Сдвинули с высоты…».

Симонова догнал Мельников. Трудно перевел дыхание, сказал:

— Отвоевался наш комиссар, Андрей Иванович.

Симонов вздрогнул и остановился:

— Как… отвоевался? — спросил он так тихо, что еле расслышал собственный голос. — Убит?

Мельников опустил голову:

— Он жив, но такое случилось… Комиссар навалился на офицера, чтобы взять живым. Это в траншее произошло. А тот под собой взорвал гранату. Сами понимаете, — пламя, взрыв. Рождественского увезли в тыл. Он ничего не видит.

— Я должен продвигаться вперед, Метельников, — сказал Симонов. — Возвращайся к месту боя. Нашего Пересыпкина нет… Не знаю, что с ним. Разыщи. Эвакуируй раненых.

Как ни тяжело было Магуре видеть Рождественского в таком состоянии, она говорила с ним спокойно.

— Вы говорите, что это временное явление… Но долго ли так будет? — спросил Рождественский.

— Не думаю, Александр Титович, что это у вас надолго. Здоровые нервы — главное в таком состоянии. Вы честно дрались. Долг перед Родиной вами выполнен. А теперь нужно верить, что вы будете видеть… Мне кажется, в спокойствии и заключается главная процедура лечения…

Рождественского усадили в кабину санитарной машины. Некоторое время Магура стояла на подножке.

— Главное — спокойствие!.. — повторяла она.

— Я чувствую, что сами вы не спокойны, — сказал Рождественский, печально улыбнувшись. — Передайте Андрею Ивановичу: если я увижу свет, вернусь в батальон. И только в этот батальон, слышите? Так всем и скажите…

В медсанбате Рождественского раздели, приготовили для купания. Санитарка стала на колени, притронулась к его ногам. Он отдернул их, словно в испуге. Рядом кто-то засмеялся.

— Смелей, смелей, капитан… Я в третий раз попадаю в госпиталь, привык.

— Кто вы? — спросил Рождественский.

— Полковник Сафронов. Из штаба Северной группы фронта. Помните, вы были у меня.

— Вы ранены?

— Я же сказал: третий раз попадаю в госпиталь. Нас угостили в одном и том же бою. Я был в соседней с вами дивизии вашего корпуса.

— Куда же вам угодило?

— Все в ногу. Второй раз, представьте! Все в одну и ту же. Но, кажется, кость не задело. А вы… совершенно не видите?

— Ощущаю свет, но очень смутно…

— Да, вот что: полковника Руммера не ваш батальон схватил?

— Наш. А что?

— Полковник — сволочь. Сначала — раскис, потом замкнулся. Отказался отвечать на допросе. Ну, и дьявол с ним, без него обошлись.

— А как же с генералом Фельми, с его африканским корпусом, товарищ полковник?

— Ну, там, как полагается… Тогда же штаб группы, штаб фронта, вплоть до генерального штаба, все на картах отметили: «Ачикулак. Экспедиционный корпус. Военно-политическая задача: ударно-штурмовая группа прорыва в Иран, в Индию».

— Меня интересует, какие меря были приняты? Все-таки корпус Фельми — крепкий орешек.

— В обход ему песками двинулся казачий Кубанский кавкорпус. А после гизельской операции туда же пошел и кавкорпус донских казаков. Так что господину Фельми туго сейчас.