Борис Беленков - Рассвет пламенеет

— Устал, Андрюша? — услышал Симонов голос Магуры, подошедшей с другой стороны. — Я хоть немного подъехала, а ты на ногах всю дорогу. Устал, а?

— Нет, почти не устал… — отозвался он, поворачиваясь к ней лицом. — И чтобы это случилось как можно позже, решил вот полежать… А то ноги скоро затекать станут, — помолчав, добавил он откровенно.

Лена слышала этот простой разговор Симонова с Магурой. Ей стало еще грустнее и обиднее. Она поднялась и пошла. Куда она шла, сама не знала, но продолжала шагать между отдыхающими солдатами, сидящих прямо на земле и на камнях. Море, казалось, придвинулось еще ближе к горам и не утихало. Порой Лене чудилось, что оно бьется где-то совсем под ногами. Временами оттуда будто слышится что-то похожее на вопль. Незнакомое оно было ей — море, и казалось страшным. Затем она присела на камень, силясь овладеть собой. В висках нервно стучала кровь. Так она просидела в оцепенении, пока не раздалась команда:

— Поднимайсь! — Куда-то в угрюмые горы эхом — айись — отскочил голос Симонова.

Выстроившись, батальон снова тронулся дальше. Все больше холодало, крепчал ветер, мокрым снегом слепило глаза. На море появилось и забелело так много пенистых барашков, что казалось, будто все оно взмылено. Крутые гребни длинных валов выкатывались из-под далекой и чуть различимой черты горизонта; разрастаясь, они гнались друг за дружкой, мчась к скалистому берегу и разбиваясь на камнях с грозным грохотом.

Шли уже второй день. Наконец пришла пора прощаться с морем. Перед началом похода через горные хребты в направлении Горячего Ключа и Краснодара батальон, как сказал Вепрев, «бросил якорь» на ночевку в последнем приморском населенном пункте Джгубге. Никто, собственно, не жалел, что прощается с морем. Надоело слушать раздирающий скрежет прибрежных голышей и крупных камней под яростными набегами волн. От этих звуков голова кружилась. Берег был унылый, а от непрекращающегося шторма щемило сердце. Лена даже иногда закрывала глаза, чтобы не видеть этой мрачной картины. Но ветер рвал и свистел, пронизывая до самых костей. И она невольно ежилась, подавленная всем этим «очарованием» моря. Уже стояла ночь, а на дороге движение не прекращалось, — тьма то и дело прорывалась ярко-желтым светом фар. Гудели и гудели моторы грузовых автомашин, слышались голоса команд, понукающие крики на лошадей. Войска все шли и шли.

— Вепрев! — сказала Лена. — Неужели мы не сможем попасть на ночь куда-нибудь в хату?

Хотелось проникнуть в какой-нибудь дом или хотя бы под крышу, прикорнуть где-нибудь в защищенном от ветра и холода помещении.

— Попробуем, — откликнулся краснофлотец.

В тот дом, возле которого они остановились, уже стучались. Но изнутри никто не отзывался. Черно смотрели окна, а за ними какая-то будто затаенная неподвижность. Вепрев догадывался, что там уже до тесноты набилось солдат из других, раньше пришедших сюда частей. Ему, однако, казалось более справедливым в тесноте быть всем, чем некоторой части людей оставаться в холодную ночь под открытым небом. Размашисто шагнув через канавку, он своим широким лицом прильнул к слезящемуся холодному стеклу, всмотрелся. Ничего не видать.

— Открывайте, иначе снесу вам двери! — закричал он, стуча кулаком в крест рамы. — Эй, полундра, слышите вы там, бычки черноморские?

В темной глубине дома — никакого движения. Только спустя некоторое время вспыхнуло бледное пламя спички да еле заметно проплыли крапинки тлеющих папирос.

— Ну что, послушались они тебя? — насмешливо заметил Серов.

Отойдя от окна, Вепрев вздохнул сокрушенно:

— Их там, точно судаков, набилось!

— Дела наши, Митя… — проговорил Серов. И, помолчав, добавил: — А ветер какой шальной!

В это время Рождественский и сказал, что для двоих ночлег найден, что он и Симонов уступают его женщинам.

Несколькими минутами позже Лена и Магура уже шли за ним к долгожданному пристанищу. Тамара Сергеевна была покрепче Лены, но и она устала, и ее походка стала грузной. Она первой поднялась на крылечко и вошла в небольшую комнату.

— Ну, вот и пришли, — сказал Рождественский.

Лена присела в плетеное кресло к столу, поставила на белую тесовую доску локти и подперла руками подбородок. Перед ее глазами все еще словно струился влажный сгущенный воздух, и в нем на лету таяли мокрые снежинки, как это было весь день в дороге. Но радовало, что больше не долетал шум морского шторма и постепенно переставало шуметь в голове. Все ее измученное тело охватило блаженное оцепенение. Как приятно было посидеть в этой плетенке. От удовольствия она даже зажмурилась на мгновение. А открыв глаза, увидела, как Рождественский выходил из комнаты. Хотелось вскочить, остановить его: не уходи! Но тело ее точно приросло к креслу, и она не двинулась с места. В мыслях только пронеслось: «Опять будет мерзнуть целую ночь!».

— Ну, сегодня и поспим же мы, прямо как дома! — нараспев сказала Тамара Сергеевна. — Только вот топчан занимать нельзя, придется укладываться на полу.

— Большая важность, — не на камнях же, как вчера, а в тепле, — сказала Лена и начала оглядывать комнату. И чем пристальней она всматривалась в каждый уголок, тем сильнее приятно поражалась: помещение по своему расположению — точь-в-точь как ее киевская комнатушка. Вон справа и полочка на стене, и на ней аккуратно расставленные книги. Только не видно стопочкой сложенных тетрадей. Но даже глобус есть, он такой же старенький, но чистенький и блестящий, какой у нее был дома. Правда, на окне нет памятных ей голубеньких занавесок, нет и цветов, а вместо них стоит плохо промытый солдатский котелок и лежит кусок хлеба. Вместо кровати — ничем не прикрытый деревянный топчан, — совсем голый и неуютный. Нет электричества и немилосердно чадит керосиновая лампа.

— Кто здесь хозяин, Тамара Сергеевна? — спросила Лена.

— Не хозяин, а хозяйка. Капитан сказал, что здесь живет военный врач из эвакогоспиталя.

— Так где же она сейчас?

— Ну где же ей еще быть — на дежурстве, наверно.

— Обидно, что в этой комнате какая-то запущенность и необжитость — как бы про себя проговорила Лена. — Похожа на мою киевскую комнату. У нас с мамой и еще одна была, поменьше… Эх, мама, мамочка, жива ли ты, родная моя? — она встала с кресла и отвернулась от Магуры. Затем, наклонившись к окну, горячим лбом она коснулась рамы. С улицы тускло и призрачно глянуло на нее собственное искаженное отражение на стекле, загородившее шумевшие за окном деревья.

— Будем ложиться спать, — оборачиваясь, решительным голосом сказала Лена.

Магура с изумлением посмотрела на нее, на неестественно яркие пятна румянца на красивом лице, на синеватые тени вокруг глаз, словно припухшие губы, сжатые в горькой гримасе.