Борис Беленков - Рассвет пламенеет

— Ясно, товарищ майор.

Василенко прибыл ровно в двадцать четыре. Он слушал Симонова, глядя не на него, а на карту, бегло набрасывая на ней красные стрелочки. Но вот он порывисто выпрямился, бросил на столик карандаш.

— Добре! Петелин утверждает, до вершины можно добраться без шума?

— Да.

— А сами вы, майор, крепко уверовали в успех операции? — Василенко искал ответа скорее в выражении лица, чем в словах Симонова. — Если сомнение в чем имеете, продумайте все еще и еще.

— Я продумал, товарищ гвардии подполковник. Петелин прав, предлагая пустить скачала мелкие группы. По-пластунски — до вершины.

— А представьте такое неожиданное препятствие: вдруг подступы к высоте заминированы?

— Высотка — ржавый замочек, — помолчав, ответил Симонов. — Но не думаю, чтобы противник успел…

— Нужно знать наверняка. Я предупреждаю вас, майор, — к этому ржавому замочку ключ в ваших руках. Сегодня у вас, не оброните — завтра передадим второму батальону, Ткаченко.

— Большинство операций строится на предположениях, угрюмо проворчал Симонов.

Василенко, казалось, не расслышал.

— И уясните: эта высотка в развитии нашего дальнейшего наступления может причинить нам много лишних хлопот, если мы сегодня ее не возьмем. Чистенько надо обделать, Симонов. Саперное имущество у нас в порядке?

— Миноискатели есть.

— Добре. На всякий случай саперов пустите вперед.

— Слушаюсь!

— Решили сами пойти?

— Думаю — есть необходимость.

— Смотрите, поосторожней…

На это замечание Симонов не реагировал, и поэтому Василенко добавил настойчиво:

— Берегитесь всяких рытвин, иначе вся машина воткнется носом, и трах, — все полетит вверх тормашками.

— Слушаюсь!

— Противник прекрасно понимает, какую ценность представляет эта высота для обороны. А мы должны продвигаться как можно быстрей. По данным Рождественского, в районе Алпатово-Ищерская Руофф возводит сильную оборонительную линию.

— Я рассчитываю, товарищ гвардии подполковник, что мои соседи поддержат операцию? — Вы имеете в виду… видимость общего наступления?

— Да. Я прошу вас. Это важно.

— Хорошо, — сказал Василенко, сверяя свои часы с часами Симонова. — Продемонстрируем. А тем временем вы врастайте в землю ногами на этой «Голгофе». Осмотримся, с рассветом дивизией двинем. — Он шагнул к выходу, ссутулясь, чтобы не задеть брезентового потолка. Да, — повернувшись, сказал Василенко, — о вашем комиссаре… Вы что-то больше не спрашиваете о нем?

Симонов насторожился.

— Все у них там в порядке?

— Рождественский опытный человек. Задание выполняется им блестяще. Вернутся — хотя это будет очень не скоро, — всех представлю к награде. Бывайте живы! В час тридцать я буду у вас.

Как только Василенко ушел, Мельников достал из планшета армейскую газету.

— Самая свежая, — сказал он, протягивая ее Симонову.

Симонов сразу же впился глазами в сводку Информбюро.

— Сталинград, Моздок и опять Сталинград! — проговорил он.

Мельников звонил в полк, что-то записывал. Но вот он услышал дрогнувший голос Симонова:

— Выйдем на воздух, Мельников, — сказал он, болезненно морщась и показывая на пламя светилки. — От карбида сдуреть можно.

Мельников понял, что дело не в карбиде. Он спросил озабоченно:

— Тяжело под Сталинградом?

Симонов не ответил.

— Закурим, лейтенант, — вздохнув, предложил он.

— Но я же не курю, товарищ майор.

— Не куришь. Это я знаю, что ты не куришь. Я много раз пытался бросить, но все курю. — Вы что-то хотели сказать мне, товарищ майор?

— Да. — Симонов махнул рукой, словно выражая этим жестом какую-то безнадежность. И вдруг заторопился. — Ну, мне пора.

— Товарищ майор, разрешите и мне с вами?

— Нет! вы будете здесь. Связь, связь держите в своих руках, Мельников. Противотанковые пушки, минометчиков — все приведите в боевую готовность. В первую очередь батарею Игнатьева. Магуру предупредите.

Мельникову хотелось обнять Симонова. Кто знает, может быть, с ним что-нибудь случится? Но он знал, что Симонов высмеет его за это. Метнувшись в землянку, Мельников вынес комбату автомат.

— Андрей Иванович, вы не очень… Поосторожней все же.

— Ладно, хватит тебе, — проворчал Симонов и через несколько секунд словно растворился во тьме.

Вслед за Симоновым, как его неотступная тень скользнул в темноту юркий, невесть откуда взявшийся связной Пересыпкин. С минуту Мельников стоял в глубоком раздумье, прислушиваясь к замирающему шороху шагов. Потом он вскочил в землянку, взял телефонную трубку, позвонил на батарею сорокапятимиллиметровок. Оставалось еще послать к минометчикам связиста. Но вот и связист ушел. И наконец, наступил период гнетущего бездействия, те бесконечные минуты ожидания боя, которые могли измотать человека сильнее, чем самая кровавая схватка.

Противник продолжал обстрел. Одиночные снаряды и мину рвались где-то позади в песках. У высоты все было спокойно. Однако Мельников не сомневался, что сейчас там под руководством Симонова идет кипучая подготовка к штурму.

Василенко и полковой комиссар Киреев находились в батальонном КП. Напряженно всматривались они в близкую черную сопку, у подножья которой готовился штурм. Уже прошли двадцать томительных минут. Прошла еще минута, вторая…

— Вероятно, все еще ползут, — сказал Киреев.

— Пожалуй, — ответил Василенко. Ему хотелось бы сказать: «За Симонова я теперь совершенно спокоен». Но самолюбие не позволяло ему признать, что он был не прав в своем прежнем отношении к комбату.

И вот загрохотало по всей высоте. Отельными яркими вспышками метнулось к небу, забеспокоилось пламя. Даже издали хорошо было видно, как брызгают искры гранатных разрывов и во тьме играют радужные отблески. Минут десять спустя склоны сопки померкли. Но теперь из далекой глубины медленно поползли золотые жучки трассирующих пуль. Они оседали над высотой, оставляя за собой тающий след. Вскоре взрывы повторились снова, застрочили автоматные очереди, затем все это внезапно слилось с ревущим гулом человеческих голосов.

— Кажется, пошли всем батальоном, — порывисто произнес Василенко. — Вы слышите, слышите, комиссар, с каким ожесточением они загудели?

— Но сопротивление жестокое, командир.

— Пожалуй, время помогать с фланга. Сигнальте ракетами второму и третьему батальонам! — коротко бросил он Булату.

— Есть сигналить! — послышалось сзади.

К хмурому небу со свистом взмыли светло-оранжевые ракеты. Молчание длилось одну-две минуты. Наконец, словно тетерев в глухой тайге, пробормотал сначала один, потом второй станковый пулемет. Затем чаще, настойчивей забилась яростная дробь очередей. Все злобней, ожесточённее заметались звуки, и по флангам первого батальона словно вся земля вскипела и забурлила огнем.