Борис Беленков - Рассвет пламенеет

Трудно было что-нибудь разглядеть по сторонам — все затянуто тьмой, как бы покрытой черной завесой. Серела лишь полоса наезженной дороги, да поблескивала вода в «Невольке». Дальше внезапно начиналось казавшееся более светлым, чем земля, таинственное в красоте своей, беззвездное низкое небо. Рождественскому все время чудилось, будто он мчится по какой-то впадине с пологими боками, из которой ему никак не удается выбраться. Вскоре он сдержал коня и поехал шагом. Это было кстати, так как едва они пересекли «Невольку», им стали попадаться заброшенные окопы и продольные траншеи у дороги, — немудрено было и ноги поломать коню.

Так они ехали шагом до самой станции Наурской. На станции Рождественский прежде всего разыскал Киреева и как бы мимоходом спросил: отозваны ли разведчики из Ищерской? Получив положительный ответ, он начал разыскивать свой батальон, — ночью все это нелегко было сделать — войск скопилось много. Ему посчастливилось — между полуразрушенных каменных корпусов МТС расположилась какая-то хозчасть, — уже дымили кухни, из открытых топок светом озаряло сидевших кружком солдат. Подойдя к ним ближе, он узнал своих. Заметив комиссара, солдаты хотели встать.

— Сидите, сидите, товарищи! — сказал Рождественский и сам опустился на корточки. — У кого есть табачок покрепче?

К нему наперебой потянулись руки, — каждый предлагал свой кисет. «Попробуйте моего, товарищ комиссар». «Брось, у тебя табак постоянно мокрый. Моего…»

— А если моего? — достав кисет, предложил Рождественский.

— Разве из любопытства, — раньше всех откликнулся Агеев, подумав про себя: «Чего бы это отказываться? Для своего еще будет время». — Для пробы, товарищ комиссар…

Кто свернул из своего, кто из комиссарского кисета, — затянулись табачным дымом. У Агеева цигарка даже загорелась, осветив до того обросшее волосами лицо, что не видно было рта.

— Товарищ Агеев, мне кажется, что вам время бы побриться. Или бритвы нет? — Рождественский поискал глазами — кто предложит? — Серов, возьмитесь-ка за обработку товарища.

— Бритву найдем, товарищ комиссар, — охотно согласился Серов. — Надраю дедка до блеска. А вместо одеколона освежу глицерином, чтоб лицо его не поддавалось морозам.

— Мы уже пробовали — больно борода у него жесткая, бритва не берет, — посмеиваясь, заметил Чухонин.

— Где бритва не возьмет, по волосинке повыдергиваю. Так обработаю, что вид у него будет точно у китайского мандарина. — И, подтолкнув Агеева в бок, краснофлотец предупредил шутливо: — Слыхал, батя?.. Так что моему действие не чинить препятствий — выполняю боевой приказ!

Агеев покосился на Серова, думая про себя: «Такая чертяка все может вытворить». Затем он исподлобья взглянул на Рождественского и угрюмо заговорил, с трудом выдавливая из себя тяжелые слова:

— Оброс, это правда. Руки не доходили, о себе не думал.

— Ну и напрасно не думали, — возразил Рождественский, неодобрительно покачав головой.

— Агеев, товарищ комиссар, персона важная, — вставил Чехонин. — Любит «потолковать с умным человеком»! в нашем же присутствии больше помалкивает, а как останется один на один с собой, так и заводит спор — сам задает вопросы, сам отвечает. Ну прямо — колдун!

— О чем же, любопытно? — пряча улыбку, спросил Рождественский.

— А вот о чем, — не смутился Агеев, — когда это мы погоним супостатов, чтобы бить и калечить их подряд?

— Желание хорошее! И вы не одиноки в таком желании, но пока что придется подождать, — веско сказал Рождественский. — Накопим сил, — погоним, да еще как погоним! Так что наберитесь терпения, — ведь мы все еще не наступаем, а обороняемся, товарищ…

В неровном свете от топок Рождественский видел и чувствовал, как впились в него любопытные глаза этого здоровенного, заросшего волосами пожилого русского солдата. Он словно торопил Рождественского рассказать побольше о том, когда же, в самом деле, наступит такое время, когда советские войска погонят гитлеровцев? Но как только Рождественский стал говорить о продолжении обороны, глаза у солдата тотчас словно отдалились от него и потухли, сделались грустными. Видно было, что ему не по душе перспектива оборонной войны. Он помолчал некоторое время, как бы прислушиваясь к каким-то своим невеселым думам, затем заговорил снова:

— В Ростове у меня женка и двое мальцов остались. И знаю, что живут, — если живут, — плохо! Когда же закончим мы эту проклятую оборону?

— Опять за рыбу деньги! — хмыкнул Чухонин. — От батя!..

А Серов, точно проникшись на мгновение душевной болью Агеева, вдруг сказал ласково, но по-прежнему шутливо:

— Ладно, батя, не ной! Побрею я тебя с одеколоном.

Майор Симонов прибыл на станцию к тому времени, когда к погрузочной площадке подогнали железнодорожный состав. По деревянному помосту он въехал прямо на площадку. Его маленькая гнедая лошаденка фыркала, испуганно прядала ушами и все норовила шарахнуться в сторону или податься задом.

— Ну и упрямый же конь! — жаловался Симонов идущему рядом Рождественскому. — Дорогой чуть-чуть из седла не выбросил. И тут — видишь, боится, черт!

— Меня занимает вопрос, командир, успеем ли погрузиться, ну, за час, примерно?

Симонов с досадой посмотрел на выгружающихся из эшелона.

— Куда там! И надо же было загруженный состав подать!

— Придется ожидать.

Симонов перекинул ногу через круп лошади, тяжело сполз с седла на камень площадки.

— Так что прикажете мерина откомандировать в обоз? — подбегая, спросил Пересыпкин.

— Мотайся ты сам с этим мерином, — проворчал Симонов. — Какого дьявола выбрал…

— Это ж огонь! — удивился связной.

— Уведи ты его, чтоб он провалился. — Он усмехнулся Рождественскому. — Ты понимаешь, кошка, а не лошадь! А сколько прыти! Несется, как вихрь. Он мне все внутренности растрепал.

Подошел лейтенант Игнатьев.

— Разрешите обратиться, товарищ гвардии майор? У меня убит наводчик первой пушки. Заменить некем. Как быть?

— Почему же вовремя не позаботились подготовить подмену?

Игнатьев помолчал, неловко пожимая плечами.

— Все это очень грустно, лейтенант, но такого человека у меня нет.

— Такой человек у нас есть, — заметил Рождественский. — И очень подходящий артиллерист.

— Кто? — удивился Симонов.

— Краснофлотец Серов, он артиллерист.

— Пожалуй. Возьмите из первой роты бывшего краснофлотца Серова.

Во мгле рассвета Рождественский заметил любопытного военного. Человек среднего роста, в серой измятой шинели, полукругом обходил площадку, неуклюже вышагивая в больших кирзовых сапогах. Рука его крепко вцепилась в санитарную сумку с красным крестом. Шапка-ушанка скрывала глаза незнакомца, но Рождественский почувствовал его пристальный взор. Приглядевшись, он понял, что это женщина, и отвернулся, смущенный. Кованые каблуки постукивали по каменному подъезду к погрузочной площадке у него за спиной, и его смешила любопытство неизвестной. Он уже двинулся вперед, чтобы уйти, но вдруг позади раздался радостный крик: