Борис Беленков - Рассвет пламенеет

— Амба! — потом он уставился на замкового. — Вот, Филька, и нет у нас командира! Был человек, да не стало…

Тот покачал головой.

— Не верится!

С трудом переводя сдавленное дыхание, Рождественский чувствовал тупую боль в боку, а в голове стоял такой шум, что ему становилось трудно думать. Он понимал, что это контузия, — в бок ударила волна сжатого воздуха. Артиллеристам он не сказал об этом.

В его мыслях наступил перерыв. Очень долго находился он в подавленном состоянии, вызванном смертью Игнатьева. Но вдруг в его глазах вспыхнуло воодушевление.

— Товарищи! — сказал он, глотая свежий воздух, медленно обводя взором угрюмые лица. — Мы отбили первую массированную танковую атаку. Мы знаем, это только начало. Но гвардию не возьмешь на испуг!

Со стороны высотки показалось три человека. Двое шли рядом, в немецких шинелях нараспашку, сопровождаемые солдатом с винтовкой наперевес. Когда подошли ближе, на плечах одного из пленных стали различимы полковничьи погоны.

— Вот это трофей! — удивленно воскликнул кто-то из артиллеристов.

— Знать, стала горбом выпирать победа у них, а?

Пленный полковник хотел было пройти мимо батарейцев, но Агеев четко скомандовал:

— Хальта!

Рослый украинец захохотал.

— Земляк зовсим нимцем зробывся!

Опережая пленных, Агеев отрапортовал:

— Позвольте доложить, товарищ комиссар? Так что сопровождаю двух пленных. Куда прикажете отволокти?

— Минуточку задержитесь, — проговорил Рождественский, присматриваясь к полковнику. — Как вы их прихватили?

— Обыкновенное дело, — весело ответил Агеев. — Этот вот, полковник, стрелял по мне. Я, конечное дело, сшибся с ним, скрутил. Говорит, права не имеете, — я полковник… А солдат, тот бойко по-русски… Все лепечет: «Я счастлив… я счастлив…». Давно он задумал, да ему случай не подворачивался. Мозоли на ладонях кажет.

Полковник слегка поморщился и усмехнулся, стараясь прищурить воспаленный глаз.

— Так, так, — сказал Рождественский, обращаясь к солдату. — Из какой части?

— Я штрафник, — ответил солдат.

— За что вы попали в штрафной батальон?

— Генерал Клепп арестовал девять человек. По его приказу троих расстреляли перед строем, а шестерых — в штрафной…

— Я спрашиваю — за что? — повторил Рождественский, не выражая особого доверия к словам пленного.

— Ротный комиссар сказал, что я плохой солдат и плохой немец. А я никогда не был плохим немцем. Плохой солдат — это вполне могло быть. Нет желания погибать за бешеного Гитлера… Теперь уже многие из таких, как я, вовсе не желают жизнью расплачиваться за маньяков.

— Зачем же на Кавказ пожаловал, любопытствую? — не вытерпел Серов. — Охоты нет погибать, сидел бы дома.

Переступив с ноги на ногу и горько усмехнувшись, солдат сказал:

— У меня не спрашивали, чего я хочу.

Разглядывая в упор пленного солдата, Рождественский испытывал непонятное, какое-то злобное раздражение. Оно возникло, наверное, от того, что перед ним стоял не грозный вояка, а замызганный, усталый солдат, в истоптанных ботинках, с длинными мозолистыми руками и с неумытым лицом, обросшим щетиной.

— Значит, отвоевался? — сказал Рождественский. — Я предвидел такой конец войны… Для себя, по крайней мере, — невозмутимо проговорил солдат. — У меня жена и дети, и я не желаю умирать.

— Предатель, — вяло и бесстрастно сказал полковник.

— Предатель тот, кто заставляет немецкий народ так позорно и бессмысленно умирать, — спокойно ответил солдат. — Не вы ли говорили, господин полковник, что наш батальон смертников является балластом на большом военном корабле? Господин фон Клейст решил выбросить нас за борт, чтобы придать устойчивость своему дырявому кораблю. О, я теперь понимаю, кто предатель и ради чего предается немецкий народ. С меня уже хватит, я отвоевался. Желание мое сбылось.

— А какое у вас желание, господин полковник? — с усмешкой спросил Рождественский.

— Я солдат, — сказал полковник после длительной паузы. — В круг моих обязанностей не входит отыскивание путей войны или мира. Я должен был командовать…

— И выполнять команду?

— Разумеется.

— Чем же это объяснить, что вы, полковник, и вдруг командуете батальоном?

Пленный молчал. Но Рождественский заметил, как едва уловимо у полковника дрогнули губы.

Все вглядываясь в пленного, Рождественский с удивлением отметил характерные черты, о которых он где-то, когда-то слышал. Долговязый и узкогрудый. Седые волосы, подстриженные ежиком. Лицо изможденное, морщинистое, но холенное. Только измятая и обвисшая шинель скрывала живот… «Да, это он!» — решил Рождественский.

— Итак, вы ничего не скажете в порядке приятного знакомства? — настойчиво спросил он.

Полковник пожал плечами.

— Мне нечего вам сказать, господин офицер…

— По крайней мере, рассказали бы о ваших успехах в районе Малгобека? — прищурясь, намекнул Рождественский.

Полковник удивленно взглянул на него.

— Не имел чести участвовать в боях за овладение Малгобеком, — возразил он.

— Да что вы? А пленных не расстреливали? Не притворяйтесь, полковник Руммер! Мажет быть, напомнить вам день и час вашего назначения командиром батальона штрафников?

Руммер молчал.

— Незримая нить войны, как вы изволили прежде выражаться, стала зримой, полковник. — Кивком головы Рождественский указал на Агеева. — Вот в его лице кончик ниточки вашей «незримой» судьбы.

— Не понимаю, о чем вы изволите напоминать мне? — с любопытством и в то же время со сдержанным раздражением проговорил полковник.

— Не понимаете?! Странное дело. Фон Клейст беспощадно расправился с вами, а вы позабыли об этом!

Кто-то крикнул:

— Кухня наша мчит, вот это дело!

Написав записку Кирееву, Рождественский приказал Агееву:

— Уведите. Прямо в штаб дивизии. Там разберутся… Полковник Руммер, вы встретитесь со своим адъютантом фон Эгертом. Передайте привет. Скажите — от «крестного». Мы с ним знакомы.

Занятая полуротой Петелина высота не превышала в ширину ста пятидесяти метров. Она простиралась в глубину вражеской обороны языкообразным клином. С левого фланга к правому плоскому скату через хребет была прорыта зигзагообразная глубокая траншея, с веерным разветвлением в разные стороны, но возвышенность, на которой расположился батальон, не была соединена с высотной траншеей, и Агееву удалось провести пленных только благодаря замешательству врага, наступившему после отражения танковой атаки.

Значительно выдавшаяся вперед, оторванная от общей линии обороны, полурота оказалась окруженной врагом с трех сторон. Полоска открытой степи, отделявшая полуроту от батальона, теперь уже простреливалась так, что проползти здесь было совершенно невозможно.