Василий Изгаршев - Побратимы

— Чтобы служба медом не казалась, — объяснил цель подобных тренировок Генка.

А ведь втягивались, привыкали. И научились немалому. Подъем — и пулей с постелей. Как пружиной подбрасывало. Несколько минут — и вся рота в строю. Бегом на физзарядку.

Вот так все и шло — бегом.

Первый раз я за рычагами танка. На месте инструктора — Каменев. Спокойный, совсем иной, чем на строевом плацу.

— Добавьте, добавьте оборотов. Плавно отпускайте педаль. Так, молодец.

Молодцом я был недолго. Не сумел одолеть подъем. Метрах в пяти от гребня заглох двигатель…

— Ничего, не сразу и Москва строилась, Климов, — успокоил меня сержант. — Заводите двигатель. Спокойно, не тушуйтесь…

Генка упражнение выполнил лучше меня. Его похвалили перед строем.

А я хорошо стрелял из автомата и заслужил благодарность от командира взвода.

Карпухин тоже стрелял здорово. И ему — благодарность.

Об этой стрельбе я опять написал заметку в газету. И опять напечатали. Генка не упустил случая:

— Старик, растешь как писатель-баталист! Уж не пора ли браться за «Севастопольские рассказы»? Надо же готовить замену Льву Толстому!

— Возьмусь, дай срок.

Генке, главное, не возражать — отстанет.

Письмо от матери. «Сынок, напиши, что тебе нужно?

Береги себя. О нас не беспокойся. Работаем, живем хорошо. Геночке привет. Целую. Мама».

Отец приписал:

«Как «династия»? Порядок? Успехов тебе, Валера».

Это письмо я получил в субботу, в канун полкового праздника — дня принятия присяги новобранцами.

Генке в субботу пришло два письма. Из дому и от Наташки. Впрочем, писала она нам обоим. И называла обоих в письме «дорогими защитничками». Тоже мне, взялась русский язык обогащать…

В помещении, куда нас привел сам старшина Альхимович, вопреки моему умозрительному представлению о месте заключения, был идеальный порядок. Аккуратный, самого что ни на есть современного вида стол под пластик, в том же стиле табуретки, кушетка у окна. И только старинные часы, стоявшие в простенке, невесть каким образом попавшие сюда, пожалуй, вносили дисгармонию в интерьер.

— Надеюсь, с боем? — указывая на часы, не замедлил поинтересоваться Генка у сержанта, который вошел вместе с нами в эту комнату.

— Надейтесь, — ответил тот.

— Антикварная вещица, — сказал Генка, явно рассчитывая на продолжение разговора. Но сержант тотчас же исчез за дверью. Старшина сердито взглянул на Карпухина, но ничего не сказал. Вошел капитан. Низенький, толстый, просторная тужурка не скрывала живота. Поздоровался со старшиной за руку и с нами тоже.

— Обоих?

— Так точно, — ответил старшина, подавая капитану документы.

— Это хорошо, — сказал обрадованно капитан. — У меня тут отбоя от телефонных звонков нету. На складах КЭЧ — ремонт, в гарнизонной комендатуре — ремонт, на вещевых складах — просушка имущества. Звонят, давай арестантов. А где я их возьму? Это надо же, до чего дожили, товарищ Альхимович, только один человек сидит под арестом! Куда одного пошлешь?

— Трое тоже не ахти какая сила, товарищ капитан, — заметил Генка.

— Трое? Не скажите, — возразил капитан.

Кончив писать, он положил в карман ручку и подошел вплотную к Генке.

— Климов?

— Никак нет, рядовой Карпухин, товарищ капитан.

— Очень приятно. Комсомолец?

— Так точно.

— Покажите билет.

— Нет билета, сдал секретарю, товарищ капитан.

— Так. А вы, Климов, комсомолец?

— Так точно. Билет я тоже сдал…

— Так, так. Вопросы имеются?

— Есть предложение — вопросы в письменном виде… — это опять Генка.

— А вы, я вижу, веселый? — Капитан снова подошел к Карпухину.

— Оптимист, товарищ капитан.

— Так-так. Оптимизм — дело хорошее. Только когда он настоящий, а не на градусах настоенный. Верно? Впрочем, коли нет вопросов, будем считать прения оконченными.

Он позвал сержанта. Вручил нашему старшине одну из бумаг, лежавших на столе, и попрощался с ним.

— Проводите товарища старшину, сержант. А потом отведете арестованных, — он кивнул в нашу сторону, — в шестую.

— У Антона Павловича Чехова, — заметил Генка, — есть такой рассказ — «Палата № 6».

Капитан улыбнулся.

— Вы, кажется, действительно оптимист, Карпухин. Между прочим, для полного знакомства, моя фамилия не Чехов, а Семин. И никакой палаты для вас у меня нету. А вот камера найдется. Как вы слышали, под номером шесть.

Возвратился сержант.

— Значит, все ясно, вопросов нет? — еще раз спросил капитан. — Тогда так: сегодня — ужин, отбой. А завтра — работа. У нас зазря хлеб не едят.

— Какой может быть разговор, товарищ капитан. Чай, мы не дармоеды! — весело отчеканил Генка.

И сержант повел нас в камеру.

В коридоре я не сдержался, выдал все своему закадычному, пусть не паясничает. Генка не обиделся.

— Переживаешь? На «губу» попал? Ну и дурак. Да ты читал серию «Жизнь замечательных людей»? Про Суворова читал? А про Чкалова? Размазня ты, Валерка. Да любой из нынешних наших маршалов, будучи солдатом, я уверен, не миновал «губы». «Губа» уставом предусмотрена. А мы обязаны служить по уставу. Верно, товарищ сержант?

— Отставить разговоры, — строго скомандовал тот. — Нашел где устав применять…

Генка замолчал.

Мы миновали довольно длинный и темный коридор, спустились по каменным ступенькам в полуподвальное сводчатое помещение и остановились возле массивной, давно не крашенной двери. Сержант щелкнул задвижкой, потянул на себя дверь, которая тотчас же отозвалась натужным басовитым скрипом, и впустил нас в камеру. Дверь, повторив в обратной нотной последовательности тот же звук, захлопнулась. Из глубины тускло освещенной камеры нам навстречу вышел длинный, худой солдат.

— Новенькие? — поинтересовался он. — Кто такие? — Увидев на наших петлицах танковые эмблемы, разочарованно сказал: — Трактористам привет.

— Что, неважно кормят? — не отвечая на «привет», осведомился Генка.

— Откуда ты взял?

— Сужу по вашей комплекции, милорд.

— Ха, меня как не корми, я всегда такой. Кто на длинные дистанции, стайер по-нашему, тот всегда худой.

— Понятно. Удовлетворен, господин стайер, можете продолжать свой отдых.

— А ты по какому праву так со мной разговариваешь?

Генка не удостоил солдата ответом. Тот возвратился на свое место. За окном начали сгущаться сумерки. Я посмотрел на часы: сейчас рота уже возвращается с ужина. И так мне захотелось быть в строю, шагать под дружную многоголосую:

Может, это и хорошо, что мы не знали другой песни. Эта лучше других. Под нее уж очень хорошо идти.

Может, Генка угадал мои мысли, может, он тоже думал о том же самом — он ведь в принципе славный малый. Балагур, конечно. Ну, а что в этом плохого! Без этого тоже нельзя. Без этого служба — не служба.