Василий Изгаршев - Побратимы

— Валерка, не спишь? — шепчет Генка.

Тоже, оказывается, бодрствует. Бодрствуй, бодрствуй, оптимист. На пользу! Я молчу.

— Чего не отвечаешь, ведь не спишь, знаю, — бормочет Карпухин. — Слушай, а если и правда пошлют нас черт знает куда? Не со всеми вместе? Как тогда?

— На твоей стороне классик, чего тебе беспокоиться.

— А-а, — тянет Генка, — классик?.. Тогда в танковых войсках порядок.

Сразу за гауптвахтовским забором крутой откос, сбегающий к самой Волге. К его склону прилепились разномастные деревянные домишки, утонувшие в садах. Живут тут большей частью портовые грузчики, речные матросы-пенсионеры, шабашники, нелегальные краснодеревщики и валяльщики, работающие по ночам в сараюшках, в баньках, вкопанных по самую крышу в волжский крутояр. Сады здешние нам с Генкой были знакомы с давних пор по причинам, хорошо известным, думаю, не только средневолжанской ребятне. Не предполагал я тогда, что в садах этих может быть столько соловьев. Всю ночь напролет неслись в наш зарешеченный арестантский покой шальные трели. Может, из-за них и не спалось?

Карпухин поутру в ответ на мой вопрос усмехнулся:

— Соловьи? Старик, тебе показалось. Ты, наверно, не будешь баталистом. У тебя душа лирика. А насчет трелей — прав. Многоуважаемый товарищ Цезарь выводил их как по нотам — от перигея к апогею…

И он переключился на Цезаря.

— Слухай, душа любезная, у вас в роте никто не ходатайствовал перед вышестоящим командованием о сведении всех храпунов в одно подразделение? Боеготовность от этого, считаю, выиграла бы.

— Спать мешал? Да? — Цезарь развел руками и философски заключил: — Ничего, друг, привыкнешь. На службе ко всему привыкаешь.

В коридоре раздались гулкие шаги, звякнули алюминиевые тарелки.

— Судя по всему, согласно местным обычаям, наступает время приема пищи? — осведомился Генка. — Это я люблю, старики. Приятно, знаете ли, побаловаться кофейком, проглотить пару сандвичей…

— Может, потом не откажетесь от сигары, принц?

— От вас за версту несет провинцией, Климов. По утрам, после кофе, всякому уважающему себя принцу подают кальян.

… А взвод наш теперь на занятиях. Сегодня — вторник. С утра по расписанию политподготовка. Потом — преодоление полосы препятствий. Перед обедом — урок в классе подводного вождения. Интересно, черт возьми!

На полосе препятствий мы уже были. Капитан Бадамшин проводил занятие со всей ротой. Полосу преодолевали сержанты, а мы были в роли зрителей. Ух и штука, скажу я вам, эта полоса!

… По команде ротного на исходный рубеж вышли наш замкомвзвода сержант Каменев и командир отделения из третьего взвода, ротный комсомольский секретарь сержант Цветков. Оба в полной экипировке, с оружием…

— Газы! — скомандовал капитан.

Сержанты быстро надели противогазы, изготовились к броску вперед. И в ту же секунду раздался оглушительный грохот взрывов, треск автоматных очередей, и вся полоса вспыхнула огнем… Запылал макет танка, сваренный из металлических труб, утонул в шлейфах густого и черного, как деготь, дыма каркас двухэтажного строения с лестницами и переходами. Загорелся проволочный коридор — «мышеловка», пламя заплясало на буме, клубом взметнулось из окопов, рвов… Ад кромешный!

— Вперед!

Сержанты, взяв автоматы наизготовку, в два прыжка скрылись в огненной, грохочущей круговерти. Капитан стоял не шелохнувшись, подтянутый, стройный, похожий на иллюстрацию с плаката из альбома наглядных пособий по Строевому уставу.

Секунды оборачивались вечностью. Полоса горела и громыхала, оба сержанта находились там, в пламени и в дыму. Щемящий холодок сдавил горло, ладони стали мокрыми.

— Страшно? — спросил я Генку.

— А то нет?

Наконец грохот прекратился, утихло пламя. Чудеса! Стоял на своем месте остов танка; и черный каркас строения с лестницами и переходами, и «мышеловка», и окоп, обшитый досками, и бревно через ров нисколько не пострадали от огня.

С той стороны полосы, вытирая на бегу лица, возвращались к строю сержанты.

— Как видите, оба целы и невредимы, — сказал капитан Бадамшин. — Так что убедились, думаю, товарищи солдаты, что дело это абсолютно безопасное, хотя, конечно, и смелости, и сноровки требует больше, чем обычная полоса препятствий.

И капитан раскрыл секреты огня и грома. Вдоль всей полосы на препятствиях установлены огнеупорные ванночки с горючей смесью. От нее — пламя. А грохот — стереофоническая магнитофонная запись. Динамики-усилители, как в широкоформатном кино, разносят по полосе звуки взрывов снарядов, гранат, пулеметных и автоматных очередей. Все это, оказывается, придумали и оборудовали полковые рационализаторы. И среди них двое из нашей роты — лейтенант Астафьев и сержант Цветков.

— Здорово, — прошептал Генка, — все просто, а обстановка как в настоящем бою.

— Может, пойдешь вслед за сержантами?

— Почему бы и нет?

Капитан начал объяснять порядок и приемы преодоления полосы.

— Вот так, дорогой товарищ маршал бронетанковых, — сказал Генка, когда мы возвратились в казарму, — пока не пройдем через огонь, воду и медные трубы, ничего, выходит, из нас не получится…

Ну что ж, огонь видели. Сегодня взвод через него пройдет. Без нас, правда. В воде мы еще побудем — подводное вождение впереди. Остаются медные трубы… Может, пребывание у капитана Семина — это и есть медные трубы?

Где-то в больших штабах в это самое время, вероятно, приступали к разработке планов тактических занятий, учений, делили войска на «западных» и «восточных», на «северных» и «южных». Где-то с утра начинали осуществляться ранее разработанные планы. Где-то громыхали танки, орудия… Наша «арестантская троица» скорее всего не учитывалась ни одним из этих планов. А может, учитывалась? Может, в какой-то диспозиции был обозначен и наш гарнизонный вещевой склад, в котором непременно сегодня требовалось приступить к просушиванию вещимущества? Во всяком случае, именно туда после завтрака в сопровождении конвоира, скуластого, с оспинками на лице ефрейтора, мы отправились на работу. Генка выразил неудовольствие. Не по поводу работы как таковой, а по поводу предстоящего места работы.

— Не могли отправить на продовольственный, — проворчал он, — уж там, как пить дать, отвалил бы нам старшина по банке тушенки на брата. А тут, так и знай, придется вкалывать на общественных началах.

— А на общественных мы не можем? Гордые? — совершенно неожиданно настроился на Генкину волну Цезарь.

— Нет, отчего же, можем и на общественных, хоть и гордые. А тушенка тоже вещь, — заключил Генка, явно довольный тем, что и серьезный Кравчук насчет юмора, видать, будь здоров.

Наш конвоир оказался парнем вполне покладистым. Во всяком случае, долго уговаривать его, чтобы он не вел нас по наиболее людным аллеям городка, не пришлось.