Бернард Корнуэлл - Боевое Знамя

- Как именно готовят этот кофе? - спросил он.

- Смешивают с молотым арахисом, сэр, - пояснил капитан Хадсон.

- С молотым арахисом! - Ли снова сделал глоток. - Боже ты мой.

- Так кофе хватает на большее время, сэр.

- Конечно, конечно.

- Конечно, сэр, всегда можно достать немного настоящего в Ричмонде, - сказал Хадсон. - Если мы скажем, что это для вас, я уверен, что найдем немного.

- Нет-нет. Мы должны пить то же, что и солдаты. По крайней мере, это относится к кофе, - генерал заставил себя сделать еще один глоток этой кислятины. - Как думаете, лошади будут готовы завтра? - очень вежливо поинтересовался он у посланника Стюарта, так что можно было подумать, будто он сожалеет, что вынуждает кавалериста принять решение.

- Генерал Стюарт в этом уверен, сэр. Совершенно уверен.

Ли воздержался от замечания, что двадцать четыре часа назад Стюарт был так же уверен, что кавалерия будет готова нынче на заре, но в этом обвинении не было проку, так что Ли лишь одарил неловко себя чувствующего адъютанта серьезной улыбкой. - Передайте мой поклон генералу Стюарту, - сказал он, - и что я с нетерпением жду, что мы выступим завтра.

Чуть позже Ли вернулся на гору Кларк, чтобы понаблюдать за врагом на противоположном берегу реки. Взбираясь по лесистому склону, он заметил на западе грязное пятно погребального дыма, но никто в его штабе не знал, что оно означает. Дым двигался со стороны позиций Джексона, и, без сомнения, Джексон разберется с его причиной, какой бы она ни была. Ли больше беспокоило то, что происходит за рекой, и потому, добравшись до вершины, он спешился и положил подзорную трубу на спокойную спину Путешественника.

И снова присутствие янки в холмах Виргинии было отмечено мириадами дымящих костров, словно покрывших зеленые поля зимним туманом, но Ли заметил, что под этим туманом чего-то не хватает. Было множество костров, но отсутствовали палатки. Он переместил подзорную трубу. Никаких повозок, лошадей и орудий. Не осталось ничего, кроме догорающих костров, которые янки разожгли ночью, подбросили побольше дров, и оставили гореть, когда снялись с места.

- Они ушли, - произнес Ли.

- Сэр? - один из адъютантов сделал шаг вперед, чтобы лучше слышать.

- Они ушли, - Ли сложил подзорную трубу, но по-прежнему смотрел на север. - Они ушли, - повторил он, словно не веря своим глазам.

Поуп увел своих людей из ловушки. Он отступил за Раппаханнок, заметил опасность и покинул позиции между реками, и Ли понял: это означало, что через неделю Поуп получит подкрепление от Макклелана, и всё будет кончено. Янки в синих мундирах опустошат всю Виргинию, а Джон Поуп, отвратительный Джон Поуп, страстно ненавидящий южан, станет тиранить всех, кто попадется ему на глаза.

Разве что Конфедерация рискнет всем, поставив на отчаянную и смелую возможность. Не на маневр из учебника, а на нечто из арсенала дьявола. Эта идея искушала Ли. Он вдруг увидел, как собъет с толку Джона Поупа, а потом разделается с ним, и эта идея бурлила в его разуме, даже когда его консервативная и хорошо вымуштрованная часть попыталась отбросить такую возможность как слишком рискованную.

Но другая часть Ли была заворожена красотой и симметрией этой безумной идеи. Этот маневр унизит Джона Поупа и очистит Виргинию от янки, и когда Ли задумался о риске этого маневра и награде за его успех, он почувствовал возбуждение игрока, ставящего все деньги на единственную карточную партию. Всё может получиться! Но его лицо не выдало ни намека на это возбуждение, когда он взобрался в седло и вдел ноги в стремена.

- Передайте мои наилучшие пожелания генералу Джексону, - спокойно сказал он, убрав подзорную трубу обратно в футляр и взяв в руки поводья Путешественника, - я буду весьма признателен, если он заедет ко мне, когда ему будет удобно.

А затем, решил Ли, он спустит Старину Безумного Джека с поводка.

И да поможет тогда Бог Джону Поупу.

Генерал-майору Томасу Джексону не было удобно заехать к генералу Роберту Ли. Будет удобно через некоторое время, но не сейчас, потому что у генерала Джексона были срочные дела. И малоприятные, вообще-то, человек менее значительный и вовсе предпочел бы от них уклониться, но Томас Джексон считал подобные дела простыми, но ответственными, так что выполнял их со своим обычным упрямым старанием.

Нужно было расстрелять нескольких человек. Южан. Правда, для генерала они не были людьми, просто псами и мусором, дезертировавшим от исполнения своего долга и тем самым поставившими себя в самую презренную позицию. Их командиры просили сохранить обвиняемым жизнь, но Джексон ответил, что люди, бросающие своих товарищей, заслуживают пули, а заступающиеся за подобных людей офицеры - веревки, и после этого резкого замечания больше никто не просил проявить милосердие. Теперь, под чистым небом и на сыром еще от вчерашнего ливня лугу, Джексон собрал весь свой корпус. Три дивизии, двадцать четыре тысячи человек, стояли шеренга за шеренгой в своих грязных серых мундирах, образовав три стороны открытого квадрата. Утро выдалось жарким и душным.

Барабаны медленно отбивали ритм, а оркестр неровно играл траурную мелодию. Оркестр стоял в нескольких шагах впереди Джексона, сидящего на низкорослой тощей лошади, угрюмо уставившись на три деревянных столба, торчащих из грязи рядом с тремя грубыми сосновыми гробами и тремя свежевырытыми могилами. За спиной генерала молча сидели в седлах офицеры его штаба, некоторые из них в это утро убийств нервничали больше, чем во время сражения.

Капитан Хадсон, адъютант генерала Ли, ожидающий возможности сопроводить генерала Джексона на встречу с командующим армией, смотрел на грузную знакомую фигуру и гадал, был ли когда-нибудь в истории войн столь малопривлекательный командующий. Борода генерала была нечесана, а одежда выглядела хуже, чем форма солдат. На нем был старый голубой сюртук, мало похожий на военный по покрою, но выцветший и залатанный, а в качестве головного убора Джексон использовал поношенную военную фуражку с засаленными краями, которую натянул низко на лоб.

Его неуклюжая пегая лошадь обладала слишком большой головой и острыми коленями, а огромные башмаки генерала торчали из ржавых стремян, висящих на чиненых кожаных ремнях. Помимо грозной репутации, вид военачальника генералу придавала его неподвижная поза, он сидел на своей лошади с прямой спиной и высоко поднятой головой, но потом, словно чтобы специально испортить свою военную стать, он медленно и безо всякой необходимости поднял левую руку, пока она не оказалась выше его грязной фуражки. Он задержал ее там, словно в поисках благословения Господа.

По полю шли трое обреченных мужчин, каждый в сопровождении собственной роты. Генерал настоял на том, что преступников должны расстреливать их же товарищи, потому что именно своих товарищей предали дезертиры. Военный капеллан ждал приговоренных, которым приказали встать на колени, когда они приблизились к столбам. Капеллан сделал шаг вперед и начал молитву.