Иван Поздняков - Пока бьется сердце

— Не будь, Василий, эгоистом.

— Любовь всегда эгоистична. Ее ни с кем не хочешь разделять. Когда я иду в разведку, я всегда думаю о Марте. Порой туго приходится, смерть рядом, но вспомнишь малышку, и будто крылья за спиной вырастают. Тогда все нипочем, и силы неизвестно откуда берутся. Однажды я с ребятами весь день в ледяной болотной воде пролежал. Это в немецком тылу, рядом с шоссейной дорогой, по которой перебрасывались на другой участок фронта немецкие дивизии. Лежу в воде, душа в сосульку превратилась, зуб на зуб не попадет, руки и лицо, как у мертвеца, посинели. Вот тогда и вспомнил о Марте, и, веришь ли, вроде теплее стало. Уедет она от нас, и здорово загрущу. И Люба грустить будет…

— Значит, с Любой окончательно решили пожениться? — спрашиваю друга, в надежде отвлечь его мысли от Марты.

— Окончательно, дружище. Об этом на днях официально объявим, и брак в ближайшем тыловом городе оформим по всем законам.

— Радуюсь за вас. С Любой легко будет в жизни: такая знает, почем фунт лиха. Но не слишком ли вы торопитесь со свадьбой? Ее можно справить и в день победы.

— Нельзя ждать. Некоторые увиваются возле Любы, особенно один штабист. Ты его знаешь, это Селезнев. Вот Люба и говорит: давай официально оформим наш брак, чтобы эти донжуаны не приставали.

Блинов свертывает новую папиросу.

— Ты не подумай только, что мы живем как муж и жена, — краснея и смущаясь, продолжает Василий. — И после женитьбы никакой глупости не будет. Сами так порешили. Люба сказала: если забеременею и отправят в тыл, то это будет дезертирством. Она права. Сейчас воевать надо, драться, бить врага. На фронте каждый человек дорог… Да, чуть не забыл сказать тебе: письмо из Казани я уже читал Марте.

— Что она?..

— Восторгам конца не было. Письмо целовала, но потом притихла вдруг, ко мне прижалась и расплакалась. Понимает, что нам придется расстаться…

В пульмановских вагонах, где тесно от солдатских тел, на открытых платформах, где возле закрепленных орудий коротают время артиллеристы, в штабных автобусах, установленных тоже на платформах, — везде оживленные разговоры. На каком фронте мы будем драться? Получим ли пополнение? Какая боевая техника поступит к нам?

Эшелоны идут без остановки.

Переборы баяна, солдатские песни, монотонное постукивание колес на стыках. Свистки паровоза. Ночное, звездное небо. Упругий воздух, бьющий в лицо. Убегающие назад, чуть светящиеся, подслеповатые окна сонных полустанков и разъездов.

«На войну! На войну!» — стучат колеса.

Москву проезжаем ночью. До боли в глазах всматриваюсь в очертания огромного затемненного города.

Мысленно иду по знакомым улицам. Сижу в Коммунистической аудитории университета, слушаю лекцию профессора Нечкиной, потом возвращаюсь в Сокольники, прохожу мимо клуба имени Русакова, все дальше и дальше по Стромынке. Вот и Яуза. Грязная, маленькая Яуза. На ее берегу огромное студенческое общежитие. Вхожу в свою комнату. Вижу свою койку, застланную дешевым байковым одеялом…

Когда это было? Давно, давно! Тысячу лет тому назад. Может, и не было этой студенческой жизни, видел ее лишь в каком-то кинофильме или вычитал в книге?

Смотрю на любимый город, на его затемненные улицы, и сердце начинает колотиться в груди черт знает как. Не хватает воздуха, будто в рот вогнали здоровенный кляп.

Прощай, Москва! Доведется ли опять ходить по твоим улицам, дышать твоим воздухом — неизвестно.

Колеса вагона выстукивают: «Неизвестно! Неизвестно!»

Все дальше и дальше от Москвы…

Эшелоны разгружаются на небольшой железнодорожной станции, затерявшейся в степях Рязанской области.

Каждый день совершаем большие марши. Проходим селами и маленькими городишками. Над колоннами висит густая пыль. Она скрипит на зубах, толстым слоем покрывает пилотку, плечи, лицо.

Останавливаемся в ста километрах от Белгорода. Дивизия входит теперь в Степной округ. Полки получают технику, пополняются людьми.

День и ночь идет боевая учеба. Солдаты постигают искусство борьбы с танками, учатся боевым действиям в степной местности.

К солдатскому рациону прибавилось молоко, зеленый лук, чеснок, свежий картофель. Всем этим нас обильно снабжают местные жители. Тяжела учеба, но бойцы прибавляют в весе, наливаются силой.

Стоят солнечные теплые дни. Войска в меру своих сил помогают местному населению в полевых и хозяйственных работах. Колхозам выделены во временное пользование лошади, автомашины, тракторы-тягачи. Созданы небольшие команды, в которые вошли бойцы хозяйственных подразделений. Эти команды работают в поле, ремонтируют сельскохозяйственный инвентарь. Солдаты с жадностью берутся за работу в поле, огороде, в колхозных кузницах и в мастерских МТС. По этому сугубо мирному труду мы изголодались до полусмерти.

Дом, где разместились разведчики Василия Блинова, стоит на отшибе небольшого села. Избенка на вид неказистая: покосившиеся углы, развалившееся крыльцо, подслеповатые окна, прогнившая во многих местах крыша. Таким выглядело это жилище в тот момент, когда полк Бойченкова входил в село, чтобы принять здесь пополнение, отдохнуть, подготовиться к новым боям.

Блинов перетянул в свой взвод и Григория Розана.

Я снова у разведчиков. Их жилища не узнать. Поставлено новое крыльцо, перекрыта крыша, вделаны новые оконные рамы, переложена печь. Вокруг дома высится новенький частокол.

Григорий Розан скалит рафинадные зубы.

— Не узнаешь хату? Никого на помощь не звали. Уважили хозяюшку, особенно Степан Беркут старался. Плотник и столяр отменный. Теперь наша Евфросинья Степановна земли под собой не чует.

— Где же Блинов и Беркут?

— Наш командир из колхозной кузницы не выходит, машины ремонтирует, а Степан крестьянином стал. Иди за избу, на огород, сам увидишь.

Степан Беркут, сняв рубашку, распахивает огород на сытой крепкой лошади. Из-под лемеха струятся пласты рыхлого доброго чернозема. Тело Беркута блестит от пота. На груди и плечах золотится густой рыжий волос, веснушки, густо высылавшие на руках, спине и груди, почернели на солнце.

— Бог в помощь, Степан!

— Становись побочь! — кричит Беркут. Голубые с хитроватым прищуром глаза Степана светятся тихой, лучистой радостью.

Беркут останавливает лошадь, ласково хлопает ее по сытому крупу.

— Отдохни, родимый! Тебе передых, мне перекур.

Присаживается рядом, вынимает кисет.

— Конек добрый. В похоронной команде взял взаимообразно. Веселый и умный мерин. Знать, тоже истосковался по настоящему труду и теперь старается на славу.

Позади слышится шорох — оглядываемся. На меже стоит высокая молодая женщина. Женщина немного растерянно смотрит на нас карими глазами. Густые черные брови приподняты, полные губы полуоткрыты.