Борис Лавренёв - Собрание сочинений. т.4. Крушение республики Итль. Буйная жизнь. Синее и белое

— Бес экий! Придется в город гнать. Нет подходящей.

Он нахлобучил на голову картуз, вышел на улицу, навесил замок на двери и пошел по улице мелкой старческой побежкой.

Вернулся он совсем к вечеру, была половина седьмого. Зажегши керосиновую лампу, он снова уселся на табурет, вынул из кармана сверточек, развернул его, достал пружину, пощупал ее рукой, пробуя ее упругость, и, придвинув разобранный револьвер, вынул из него затвор и, завинтив в тиски, стал примерять пружину.

Работал он неторопливо, внимательно, так же, как и утром, тихо насвистывая «Во субботу день ненастный», и моментами останавливался, как будто прислушиваясь к звучанию мелодии.

Ровно в семь часов у крыльца по тротуару застучали шаги, и щеколда двери несколько раз поднялась и звякнула. Старик поглядел на дверь и спросил…

— Это я, — ответил голос, — утренний заказчик, пришел за револьвером.

Форапонтов неторопливо поднялся и отодвинул щеколду. Вошел тот же высокий в судейской форме.

— Ну, как, готово? — спросил он.

— Повремените минутку, господин! Верите, цельный день пробегал по городу, искавши пружину, и вот только что нашел. Револьвер, можно сказать, редкой системы, ну и не сразу найдешь. А вы присядьте, я при вас минут за десять сработаю.

Он пододвинул заказчику табурет, тот сел, заложив руки в карманы, и зевнул.

Форапонтов ковырялся в револьвере, что-то бурча. На улице, за дверью, пронесся порыв вечернего ветерка, зашелестели густолиственными шапками акации. Мимо дома простучали по тротуару чьи-то шаги. Форапонтов еще ниже склонился над револьвером и внезапно заговорил быстро и торопясь.

— Собачья наша жизнь, господин. Цельный день работаешь, работаешь, а едва на пропитание заработаешь, — он говорил, и вид у него был странный, будто слова бегут с губ совершенно независимо от мыслей, а мысли где-то за пределами комнаты ловят какие-то дальние звуки.

Он закрыл затвор и щелкнул им. Подал заказчику с прояснившимся лицом:

— Ну, теперь готово. Получайте.

Заказчик завернул маузер в бумагу и полез в карман за кошельком. Он вытащил его, раскрыл, доставая деньги, и в это мгновенье Форапонтов громко, напруженным и визгливым голосом, почти прокричал:

— Прибавить надо, ваша милость!

Заказчик с удивлением вскинул на него глаза, но сейчас же услыхал, как за его спиной с грохотом распахнулась дверь. Он обернулся и увидал впирающую в комнату через узкое отверстие двери толпу жандармов.

В мгновение поняв все, отбросив ненужный, незаряженный маузер, он вырвал из кармана браунинг. Треснул короткий выстрел, передний жандармский унтер рухнул на пол. Рука вытянулась для вторичного выстрела, но тут же бессильно упала от удара ружейным стволом, нанесенного сбоку Форапонтовым.

Жандармы навалились кучей, стол опрокинулся, лампа погасла.

Когда кто-то вновь дрожащими пальцами зажег лампу, заказчик Кузьмы Форапонтова лежал на полу, связанный по рукам и ногам. Жандармский ротмистр нагнулся над ним:

— Вы Твердовский?

И даже отступил на шаг, обтирая плевок, попавший ему в лицо.

Скромно одетая молодая женщина взошла на крыльцо чистенького каменного особнячка и взглянула на прибитую к двери визитную карточку.

«Прокурор Окружного Суда Сергей Павлович Бубнов»,

прочла она на ней, вздохнула и нажала кнопку электрического звонка. Звякнула цепочка, и на пороге показалась щеголеватая горничная в накрахмаленном переднике и чепчике. Она презрительно прищурила глаза на скромную посетительницу.

— Вам кого угодно?

— Софья Николаевна дома? — спросила женщина.

— А вам по какому делу?

— По личному. Вы доложите, что ее спрашивает Антонина Михайловна Ткаченко.

Горничная захлопнула дверь и скрылась. Минуту спустя она широко раскрыла дверь и пропустила посетительницу.

— Пожалуйте, — сказала она почтительно, провожая ее в нарядную гостиную, — барыня сейчас выйдет.

Гостья присела на кресло в ожидании хозяйки, а в это время на улице, у крыльца особняка, встретились двое прохожих. Они равнодушно прошли друг мимо друга, как незнакомые, и только один из них тихо бросил, как бы про себя:

— Вошла. Гляди, Степан, в оба!

И разошлись. На углах квартала оба остановились и, небрежно прислонившись к деревьям, стояли и курили, бросая изредка быстрые взгляды на особняк.

В гостиной зашуршала портьера, и быстрыми шагами вошла полная красивая блондинка в сером шелковом платье. Она бросилась к гостье и крепко обняла ее:

— Тоня! Боже, как я тебе рада! Но как ты попала ко мне и как рискнула? Пойдем ко мне в будуар, а то сюда может нагрянуть мой Серж, а тебе вряд ли будет приятно с ним встретиться, да и мне не очень хотелось бы этого.

Она взяла гостью за руку и ввела ее в светленький и кокетливый будуар.

— Ну, садись, садись. Ах, как я рада! Признаться, в гимназии я никак не ожидала, что у тебя будет такая романтическая судьба. Подруга знаменитого Твердовского. Это же прекрасно, как роман, — щебетала возбужденная прокурорша, — ведь он же настоящая знаменитость, твой муж. Как Хаджи-Мурат или Зелим-Хан. Быть женой такого человека куда приятней, чем женой прокурора, который каждый день до трех утра режется в карты, а дома храпит и не обращает на тебя никакого внимания.

— Может быть, приятней, но тяжелее, милая Соня, — грустно ответила Антонина.

— Ничего. Зато у тебя есть, что вспомнить. Ну, рассказывай! Впрочем, ты, верно, проголодалась. Чего хочешь, кофе, какао?

— Не беспокойся. Я ничего не хочу. Я пришла к тебе как к старой подруге с большой просьбой. Ты, благодаря своему положению, можешь ее исполнить. Дело касается моего мужа.

— Твоего мужа? — восхитилась прокурорша. — Прекрасно, говори! Для твоего мужа все постараюсь сделать. Мой благоверный называет его разбойником, но, право, милая Тоня, они со своим преферансом, из-за которого им нет дела до своих жен, большие разбойники. Ну, говори, говори же!

Антонина подвинула стул к подруге и, низко нагнувшись к ней, заговорила шепотом, волнуясь и беспокойно оглядываясь по сторонам. Лицо прокурорши покрылось румянцем, ее глаза загорелись истерическим восторгом. Она хлопнула в ладоши.

— Боже мой, это восхитительно! — сказала она. — Это так романтично! Я клянусь тебе, что сделаю это. Послезавтра все будет в порядке, можешь быть спокойна. А если он попробует отказать, о, тогда я припомню ему его преферанс! — грозно сказала она.

— Я не знаю, как мне благодарить тебя, — сказала Антонина, вставая и прощаясь.

— К чему? Я это сделаю в равной мере для своего, как и для твоего удовольствия, — ответила экзальтированная прокурорша, целуя подругу, — но почему ты не хочешь посидеть у меня еще?