Борис Лавренёв - Собрание сочинений. т.4. Крушение республики Итль. Буйная жизнь. Синее и белое

К вечеру добрались до Глуховского леса, необитаемой столетней чащи, и остановились на привал. Володя неистово ругался, что приходится ночевать прямо в лесу, под открытым небом, и проклинал всех солдат и жандармов на свете.

Разожгли костры и на треножниках варили кулеш. Для Антонины натаскали мелкого хворосту и веток, положили сверху войлок и разбили над ним шалаш. Ночь была холодная. Антонина дрожала под одеялом. Твердовский сидел возле нее и грел ее руки, растирая их. Лицо его было сумрачно и тревожно.

К полуночи появился Иванишин с дружинниками. Они, как и было условлено, завели преследующих солдат в болото, а сами ушли по тайным тропкам кружным путем. Но в перестрелке с солдатами они потеряли одного дружинника, двоюродного брата Иванишина, Кирилла. Солдатская пуля пронизала ему череп. Прослушав доклад Иванишина, Твердовский еще больше нахмурился.

Кирилл был первой потерей дружины за все время. Казалось, счастливая звезда начала изменять Твердовскому. Он опустил голову на руку и глубоко задумался. Дружинники в молчании тревожно следили за движениями атамана. Наконец он встал.

— Так нет же, черти полосатые! Рано обрадовались. Мы еще поборемся! — крикнул он и подошел к Антонине.

— Тоня, завтра я отправлю тебя с Володей в город. Будешь пока жить там.

— Опять расставаться? — грустно сказала она со слезами на глазах.

— Ничего не поделаешь. Так нужно. В таком состоянии я не могу обречь тебя на бродячую жизнь, на опасность попасть под пули. Вспомни, что ты носишь ребенка.

Она молча потупилась и тихо прошептала:

— Ну, что же, если нужно, я поеду.

Красная тяжелая луна всходила над лесом. Дружинники спали, завернувшись в чапаны у костра.

В заречной слободке губернского города, заселенной рабочими, напротив пивной, под покосившейся дверью одноэтажного флигелька, приютилась незамысловатая вывеска «Ружейных и иных дел мастер Кузьма Форапонтов».

За дверью, в закопченной комнате, где в углу валяются всегда груды железного лома, пружин, винтов, старых стволов и прочей рухляди, где пахнет нашатырем и кислотой, заседает на окошке у табурета сам ружейных дел мастер Кузьма Форапонтов. Седые вихры торчат во все стороны на его редькообразной голове, козлиная бородка трясется во время работы, а маленькие глазки находятся в безостановочном движении и никогда не смотрят в лицо собеседника, а всегда куда-то в бок.

Жители слободки недолюбливают Форапонтова, и ребята рабочих считают самым большим удовольствием, подкравшись тихонько в сумерках, запустить галькой в стекла форапонтовских окон. Причины этой нелюбви туманны и неопределенны.

В девятьсот пятом году, когда на заводах кипели забастовки и организовывались дружины рабочей самообороны, мастер Форапонтов был одним из самых ярых крикунов и ругателей власти. Мастер Форапонтов изрыгал проклятия против властей и призывал расправляться с ними без пощады.

Он организовал боевую группу террористов из молодых рабочих и послал их с бомбами на прокурора судебной палаты, но, к несчастью, террористы, ожидавшие выхода из квартиры прокурора, были захвачены жандармерией на месте после перестрелки и погибли на виселице.

После, когда приутихла революционная буря, потушенная потоками свинца и ударами казачьих нагаек, на заводах в течение недели были арестованы все руководители эсдековских и эсеровских организаций. Арестовали и Форапонтова.

Все получили по несколько лет каторжных работ, Форапонтова же освободили под надзор полиции, за преклонным возрастом и болезненным состоянием. Вскоре после этого Форапонтов ушел с завода, купил себе флигелек тут же в слободке и открыл свою мастерскую. И хотя все это еще не давало повода обвинять в чем-нибудь «старого козла», но почему-то общее отношение к нему стало недоверчиво-презрительным. Над ним посмеивались, но и побаивались его. В разговоры с ним никто не вступал, да он и сам не проявлял к этому желания и так и жил в своем флигельке угрюмым и молчаливым бобылем. А мастер он был прекрасный и работал на славу. Даже важные и богатые обыватели-охотники предпочитали чинить свои ружья у Форапонтова и не раз спрашивали, почему он не откроет мастерской в центре города, но старик с лукавой усмешкой отвечал всегда:

— Здесь среди рабочих я родился, тут и помру.

К этому относились, как к капризу чудаковатого старика, и покорно ходили к нему на окраину.

В это утро Форапонтов сидел над починкой сломанной двустволки акцизного инспектора. Он низко согнулся над тисками и, подпиливая напильником зажатый болт, тихонько насвистывал.

В это время на противоположной стороне улицы показался высокий человек в форменной шинели и фуражке судейского ведомства. Он неторопливо шел по тротуару, поглядывая по сторонам. Навстречу ему шел пожилой рабочий. Высокий вежливо прикоснулся к козырьку фуражки и что-то спросил. Рабочий показал пальцем в сторону флигеля Форапонтова. Высокий поклонился и пошел через улицу, как раз в тот момент, когда мастер, подняв голову от тисков, заметил его на улице.

Спустя немного дверь мастерской визгнула на блоке, и посетитель вошел.

— Скажите, здесь живет мастер Форапонтов? — спросил он.

Старик открыл рот, чтобы ответить, но продолжал сидеть, безмолвно смотря на посетителя. Очки его как-то внезапно сползли на кончик носа. Посетитель улыбнулся.

— Вы, верно, и есть Форапонтов? — добавил он.

Старик точно очнулся от дремоты и привскочил.

— Прошу прощения, господин, глазами я слаб стал. Это точно я. А чем могу услужить вашей милости?

Вместо ответа посетитель развернул сверток газетной бумаги и положил перед мастером большой маузер в деревянной кобуре.

— Боевая пружина сломалась, — сказал он, — нужно поставить новую. Только прошу не задержать, он мне сегодня будет нужен, я еду в командировку.

Старик покачал головой.

— Трудненько сразу. Может, подходящей пружины не будет, придется в город сходить… А вы из нашего города будете?

— Да, — односложно отозвался заказчик.

— По судебному, значит, ведомству, — продолжал мастер, — куда ж это вас в командировочку посылают, уж не Твердовского ли ловить? — закончил он, ласково глядя на посетителя через очки снизу.

Губы посетителя дернулись недовольной и странной усмешкой.

— А вы любопытны, — ответил он, — но только напрасно. Командировка секретная и вам вовсе ни к чему знать.

— Да я так, — смешался старик, — больше от скуки. Живешь тут на краю города, скучно. Только и развлечения, что с заказчиком поговорить. А уж если вам так к спеху — не беспокойтесь, часам к семи вечера сделаем. Два рублика.

— Хорошо! Я зайду, — отвечал заказчик и, не прощаясь, вышел. Старик посмотрел ему вслед, прикрыл неплотно запахнутую дверь и пошел в заднюю комнату. Оттуда он вышел обратно в мастерскую с листом газеты, развернул его и долго во что-то вглядывался. По губам его проползла полуулыбка, полугримаса. Он бережно спрятал лист и взялся за маузер. Он переглядел все пружинки, лежавшие в особом ящике некрашеного шкафа, и с недовольным видом встал.