Борис Тартаковский - Смерть и жизнь рядом

Но прекращался обстрел или бомбежка, и Нестар встряхивался и опять не думал о том, что его ждет. Должно быть, сказывалась его жизнерадостная молодость, его вера в лучшее.

И вдруг сейчас Нестор стал задумываться об этом самом будущем. Сердце тревожно билось, когда он слышал, что каратели разгромили то один, то другой партизанский отряд, то целую партизанскую бригаду, и Нестор сжимал зубы при мысли, что Таня, своенравная и гордая девушка, может попасть в руки врага, немецкой солдатни или гардистов. Нестор наполнялся еще большей нежностью к девушке и терзался тем, что вот никак не получается у него объяснение с Таней. Только он соберется с духом, как Таня колким словом сразу же отрезвляет его и все летит к чертовой матери. Почему, интересно, так получается?

Иногда он удивлялся самому себе. Никто никогда не считал его размазней. Да он и действительно не был таким. Еще в школе он слыл боевым парнем. В шестнадцать лет он уже стал работать. Тогда ему давали все восемнадцать. Его мальчишескому самолюбию это. льстило. И, желая подчеркнуть свою самостоятельность, он курил сигареты и сквернословил, как и некоторые другие парни, пропадал на танцульках, а потом познакомился с веселой вдовой, старше его на десять лет, и зачастил к ней.

Перелом в его жизни наступил, когда он познакомился с Марусей Карась. Это она, комсорг шахты, помогла ему выйти на тот путь, который привел его в вечернюю школу, а затем в институт.

Иногда Нестору казалось, что Таня Каширина чем-то похожа на Марусю. Может быть, они походили друг на друга складом своего характера, своей светлой верой в людей и своей нетерпимостью ко всему грязному, пошлому и низкому? Да, видимо, в этом было сходство.

Маруся Карась ввела Нестора в круг своих интересов, в комсомольский штаб шахты, и какое искреннее и первое по-настоящему большое горе испытал он, когда преступный недосмотр одного из ухарей взрывников повлек за собой гибель Маруси Карась.

В те дни он собирался сдавать экзамены в институт и вскоре сдал их, как. этого хотела Маруся Карась.

Обо всем этом Нестор никогда и никому не рассказывал. Это была страница его биографии, которая не прикладывается к анкетам. И даже у партизанского костра, когда оттаивают человечьи души и раскрываются друг другу навстречу, у него никогда не возникало желание коснуться этого.

А вот сегодня такая редкая минута наступила. Он не мог сказать, что его к этому побудило, но вдруг стал рассказывать Тане о своем детстве и отрочестве, о том, как не мог найти своей дороги в жизни, и как Маруся Карась, комсомол вывели его на прямой путь, и как он начал воевать с немцем, как попал в окружение, и как верил в свою звезду…

Может быть, он отважился на этот откровенный и такой важный для него разговор, потому что они были одни — Ниночка Чопорова в этот вечер распевала свои воронежские песни в кругу друзей на «участке Сукасьяна», как партизаны называли сенники. И Таня сегодня была какой-то совсем другой — притихшая и задумчивая, будто ждала этого откровенного разговора, этого сердечного признания.

Был поздний вечер, Нестор расшифровал то, что было принято с Большой земли, и пора было уходить в свою землянку, общую с Пражмой. На исходе был керосин в фонаре «летучая мышь», и фитиль трещал. Но было не до него. Не слышал Нестор и шагов часового у землянки, тех шагов, которые не раз сдерживали его, когда он оставался наедине с Таней.

Нестор закончил свой невеселый рассказ и сидел против девушки, закрыв глаза, будто боялся взглянуть на нее. И при мысли, что она действительно может так истолковать его поведение, неожиданно встал и, не глядя на девушку, взялся за фонарь. Достал керосин и стал откручивать головку фонаря. И при этом спросил:

— Может быть, тебе все это было не интересно слушать? Я даже сам не знаю, зачем я тебе все это рассказал, — и Нестор сердито повернулся к девушке. К той девушке, которой за несколько минут до этого рассказал то, что никогда и никому не говорил.

Таня ничего не ответила. Только сокрушенно покачала головой. Она стояла и смотрела на него так, будто ее синие глаза увидели что-то очень хорошее, что страшно удивило и обрадовало ее. Ему казалось, что именно так она на него смотрит. Потом у нее дрогнули губы, едва заметно дрогнули, и она подняла тонкую, оголенную до локтя руку и потерла лоб. Она это сделала с тем детским выражением растерянности, какое можно подметить только у очень душевных людей, когда им хочется заплакать, но они стесняются своих слез и изъявления своих чувств. А он стоял с головкой фонаря в руке, и с желтого фитиля падали на стол тяжелые капли керосина, расползаясь на газете грязно-рыжими пятнами.

Она перестала тереть лоб, и теперь ее синие глаза смотрели на него открыто и весело. И она улыбалась.

— Какой вы глупый! — она покачала головой. — Боже мой, какой ты глупый! А еще Нестор. Летописец…

Перед ним опять стоял сержант в юбке. И, честное слово, ему стало легче. Он сам не знал почему, но тоже повеселел. Он быстро закрутил головку фонаря и вытер руки о штаны. Она же стояла, и он видел, что она чего-то ждет. Тогда он подошел и обнял ее…

Утром, когда Нестор доносил Зоричу о принятых радиограммах, в землянку вошел Николай Трундаев.

— Товарищ майор, разрешите доложить.

Адъютант был смущен и взволнован. Это было ясно видно по нервному движению руки и выражению его молодого и безусого лица. Нестор знал, что Николай Трундаев отважный парень, которому любая опасность нипочем. Должно быть, решил Нестор, случилось что-то из ряда вон выходящее, если это могло взволновать Трундаева.

— Я слушаю, — поднял майор голову.

— Вас хочет видеть командир словацкого отряда…

— Какого отряда? Ничего не пойму.

— Остатки отряда, который каратели разгромили во время облавы. Говорит, привел целый взвод.

— Проси его сюда.

В землянку вошел среднего роста человек в шинели словацкого солдата и в словацкой фуражечке с ушами. На ногах у него были грубые ботинки и обмотки. Он щелкнул каблуками и козырнул. Александр Пантелеймонович поднялся навстречу.

— Я вас слушаю.

Это был командир взвода из разгромленного словацкого партизанского отряда. Но взвод свой он вывел из окружения почти в полном составе.

У Шаньо Бахнера было смуглое морщинистое лицо, хотя Зорич сразу понял, что эти морщины наложены не бременем лет, а невзгодами войны. Зорич также отметил про себя, что прибывший тщательно побрит, хотя последние -дни взвод вел тяжелые бои, совершил трудный переход. Речь неожиданного гостя была несколько медлительна, во время разговора он не жестикулировал, проявляя спокойствие и неторопливость. Все это располагало Зорича к Шаньо Бахнеру.