Борис Тартаковский - Смерть и жизнь рядом

Несколько дней отряд Зорича провел в лесу, однако немцы больше не показывались. Разведчики доносили, что гитлеровцы распространяют слухи, будто отряд Зорича истреблен. В это не верили ни обыватели, ни сами немцы. В их представлении партизаны давно стали той стоголовой гидрой, у которой на месте одной отрубленной головы вырастают три новые.

На командирском совете Франтишек Пражма предложил обосноваться в дедине, а не строить базу заново.

— Скицовцы показали, что они верные друзья, — говорил Пражма. — И разве мы не плоть от плоти народа?

Шаньо Бахнер поддержал Пражму. Тогда Зорич завел разговор о том, как вообще отвадить немцев от Скицова.

— Что, если мы сделаем снежные завалы на дороге? — предложил Бахнер.

Все склонились над картой, и каждый представил себе большое село, разбросанное в ложбине, с костелом и домом фарара в центре и с кладбищем на окраине. А вокруг дедины — леса и горы. Если устроить завал в том месте, где пересекаются дороги, идущие из Превидза в Топольчаны, то немцам придется каждый раз делать объезд в пятьдесят километров, если не больше, чтобы попасть в Злате Моравце.

Всю ночь партизаны трудились над устройством завала. И скицовцы не оставались без дела. Они подвозили бревна, помогали укладывать их поперек дороги, засыпали снегом. К рассвету на дороге к Скицову выросла мощная белая стена. А когда ее облили водой, она сказочно засверкала.

Нестор и Грунтовой заложили пяток мин, и по Скицову пошел слух, что заминирован не только завал, но и подъезды к нему. Немцы тормозили машины у предостерегающего знака с большой надписью: «Объезд». Стрелками было указано, как надо объезжать, чтобы водители, боже упаси, не блуждали. А недалеко от завала поставили щит, на котором нарисовали череп и под ним две скрещенные кости с надписью: «Мины».

Зима в горах стояла мягкая. Изредка падал снег, морозы были терпимые. В семь утра отряд поднимался, взводные делали поверку, затем докладывали майору и получали боевые задания. Начштаба заносил все в журнал.

«Взводу Баштового выступить на Угерце и произвести разведку, вызвав на себя огонь противника, и выяснить таким образом его силы и огневые точки. В открытый бой не вступать. Взводу Бахнера заминировать дорогу, по которой происходит, как доносит разведка, передвижение к фронту небольших групп новобранцев, сделать засаду и добыть вооружение, а при возможности и «языка». Взводу Пражмы нести караульную службу в Скицове, выставить дозоры на Белом холме и на подходе к селу радиусом в десять километров…»

Так текли боевые партизанские будни. Каждый вечер Зорич с командирами подводил итоги дня, и Ниночка Чопорова или Нестор Степовой радировали о партизанских делах в Главный штаб. Зорич проводил с бойцами политбеседы, а в двадцать три часа давали отбой.

Но зимняя ночь — длинная, и молодые партизаны ухитрялись провести часок-другой с приглянувшейся девушкой.

Как-то к майору Зоричу пришел Алоиз Ковач и попросил отпуск.

— Почему вы не обратились с этой просьбой к своему взводному? — удивился командир отряда.

Франтишек Пражма стоял рядом и пояснил:

— У Алоиза большая радость: у него родился сын. Жена пишет, что весь в Алоиза, такой же богатырь, и просит приехать поглядеть на первенца.

— Весит без малого пять килограммов, — пробасил Алоиз и расплылся в улыбке.

Александр Пантелеймонович засмеялся.

— Ну и боевые ребята у вас, судруг Пражма. Во всем им удача.

— Весточка, поди, с месяц шла. Женка, верно, вся извелась дожидаясь, — говорит Алоиз с той же добродушной улыбкой.

— Сколько же тебе нужно, чтобы обернуться?

— Поди, дня два уйдет только на дорогу. Ну, ясное дело, денек и на женку придется…

Александр Пантелеймонович был взволнован таким расчетом, но скрыл это за шуткой:

— Мало просишь, Алоиз. Не будет ли в обиде молодая жена?

Алоиз был медведь медведем, а тут нашелся:

— Не будет, пан велитель, ведь война! Вот закончится, проклятая, так все долги отдам.

Он возвратился точно в срок — через пять дней, которые дал ему командир отряда вместо трех просимых. Алоиз явился к Зоричу и отрапортовал, что прибыл.

— Ну, как сын? — спросил Александр Пантелеймонович.

Алоиз только головой покрутил в немом восторге.

— Как же, Алоиз, назвали вашего первенца?

Лесоруб радостно улыбался.

— Павкой назвали.

— Павкой?..

— Рассказал я Марии о русском парне из той… простреленной книги, что вы нам читали, пан майор, а манжелка и говорит: «Видно, муженек, хороший был человек этот русский парень. Так, может быть, и мы нашего назовем Павкой, как ты считаешь?» А я уже давно про себя так порешил, но делаю вид, будто Марии первой пришло это в голову, и отвечаю: «Что ж, ты у меня, манжелка, умница. Так и назовем». Только фарар вначале уперся: нет, говорит, такого имени — Павка, и хотел записать Павлом. Потом видит, что мы с манжелкой против, и записал, как хотели: Павкой.

Все эти дни Алоиз был необычно оживлен. С его лица не сходила улыбка, и если и раньше он славился добротой и отзывчивостью, то сейчас готов был отдать товарищу последний кусок. Хороший человек был Алоиз, и все радовались его счастью, хотя и не отказывали себе в удовольствии пошутить над его восторгами по поводу веса и роста малыша.

— Ой, Алоиз, — говорили друзья, — теперь, идя в бой, ты будешь оглядываться на мальца. Потерял отряд хорошего пулеметчика.

— Дурни! — серьезно отвечал богатырь. — Теперь Алоиз Ковач еще злей будет бить фашиста, чтобы скорей с ним покончить. В апреле, сказал манжелке, жди меня дома.

Он был полон веры в счастливое будущее своего первенца, как и его Мария, и это было естественное чувство людей, вся жизнь которых была впереди. Они были молоды и к тому же любили друг друга. Но шла война, а смерть, как известно, не разбирает, кто молод, кто стар. И нужно же было взводу Франтишека Пражмы завязать перестрелку с немцами! Алоиз с Павлиндой остались у пулемета, чтобы прикрыть отход товарищей. Немцы отошли, но и партизаны возвратились на базу с потерями: Алоиз Ковач был убит, а молодой обувщик смертельно ранен и скончался в тот же день.

Похороны устроили с фараром. Так пожелали словаки — друзья Алоиза и Павлинды. Сделали хорошие гробы и установили рядом, а девушки украсили их цветами и еловыми ветками. От местного национального комитета возложили венок, и еще кто-то принес два венка. Каждые десять минут сменялся почетный караул. Фарар отслужил панихиду. Гробы положили на сани, впереди шли девушки с венками, за ними друзья покойных, затем шел фарар с молитвенником в руках и строем — партизаны. Замыкали шествие жители села.

Могилы вырыли на кладбище, среди памятников и крестов. И тут, у могил, состоялась гражданская панихида. Майор Зорич произнес речь. Он говорил о том, Что родина Алоиза Ковача и Любомира Павлинды переживает трудные дни. Немецкие варвары вторглись в Чехословакию и захватили ее богатства. Но Чехословакия жива и будет жить, имея таких сыновей, как Алоиз Ковач и Любомир Павлинда.