Борис Витман - Синдром удава

Вероятность такой встречи не была неожиданностью, особенно когда заметил за собой слежку.

Внешне хозяин кабинета скорее напоминал чиновника, чем военного. Он был в несколько старомодном черном костюме. В свете настольной лампы его совершенно лысый череп тускло отсвечивал желтизной. Задавая вопрос, чиновник слегка привставал с кресла, опирался о крышку стола длинными костлявыми руками с разведенными в стороны локтями и очень напоминал паука, готового ринуться на свою жертву.

— Для начала, господин Витвер, расскажите подробно о себе.

Я стал рассказывать биографию по заученной легенде, слегка растягивая слова. Делал паузы между фразами и морщил лоб. При этом, как бы по привычке, иногда касался пальцами шрама на го-і лове. Этот жест, как я и рассчитывал, не остался незамеченным. Чиновник осведомился о ранении и поинтересовался, не отразилось ли оно на памяти? Я ответил, что некоторые, особенно фронтовые, моменты совершенно выпали из памяти и что раньше таких провалов не было. Чиновник часто прерывал меня, уточнял детали. Иногда он просил повторить уже рассказанные места биографии, требовал новых уточнений. Сами по себе повторения, в пределах заученной легенды, меня не затрудняли, но уточнения, не предусмотренные ею, таили в себе двойную опасность. Во-первых, они не были увязаны с действительностью, во-вторых, возвращаясь к ранее рассказанному, я мог запутаться в придуманных уже во время рассказа данных. Сам допрашивающий, судя по всему, обладал отличной памятью. Сначала его корректный, спокойный тон и то, что он был австрийцем, о чем свидетельствовал его венский диалект, несколько приободрили меня, но вскоре стало ясно, что этому неказистому на вид человеку незачем было повышать голос и прибегать к угрозам. Его сила была в уме и опыте. Чиновник был уверен в своей победе как профессионал над любителем. Чтобы не попасть в западню, я старался все, что не входило в легенду, отнести к провалам в памяти. Но объем придуманного становился все больше и больше. Все это уже трудно было удержать в голове. У меня действительно начало стучать в висках и было такое ощущение, что голова переполнилась всеми этими подробностями и уточнениями. Я должен был одновременно мыслить в двух направлениях. Придумывать ответы на вопросы чиновника и в то же время предугадывать очередной выпад, чтобы не дать застигнуть себя врасплох. Сперва эта раздвоенность мешала мне сосредоточиться, но вскоре я как бы заставил раздельно работать полушария мозга. В то время как одно вело смысловой бой, другое — анализировало ситуацию, помогало избегать расставленные ловушки. Позже, как ни старался, так и не смог восстановить в себе эту способность, возникшую в минуту крайней опасности. Именно это второе мышление подсказало мне, что у контрразведки нет конкретных улик, и весь расчет строился на том, что если я не тот, за кого себя выдаю, то при умелом допросе допущу оплошность.

Такое открытие меня несколько ободрило, и я даже позволил себе немного поиграть со своим собеседником. Увел беседу в сторону, в область архитектуры и искусства. Этим дал себе некоторую передышку, но, видимо, переборщил. Чиновник прервал меня и заявил, что хотя рассказанная мною биография выглядит складно, но в произношении отдельных слов и построении фраз проглядывает иностранный акцент...

— Чем вы, господин Витвер, объясните это? Может быть, немецкий не является вашим родным языком, а свободное владение им — заслуга умелых наставников в Лондоне или Москве? — спросил чиновник.

Я не отреагировал на вопрос и высказал неудовольствие тем, что меня все время перебивают и не дают рассказать все по порядку.

Возможность такого вопроса была предусмотрена легендой, и мне не пришлось импровизировать. Согласно этой легенде, мой отец еще до войны уехал вместе с семьей работать по контракту в Польшу, в город Львов (в этом городе до войны я проходил службу в Красной Армии). Моя мать, по этой же версии, вскоре умерла, и мое воспитание было поручено гувернантке русского происхождения. Отец часто отлучался в командировки, и я значительную часть времени проводил вместе с ее сыновьями. А после вторичной женитьбы отца остался в семье гувернантки. Вместе с ее сыновьями посещал русскую частную школу. В течение нескольких лет дома и в школе я говорил только по-русски и даже начал забывать свой «родной» немецкий язык. Только с началом войны, после присоединения Польши к рейху, почувствовал зов родины, вернулся домой и был призван в вермахт. После демобилизации по ранению вернулся в Эссен, откуда и прибыл сюда, в Вену, для поступления в Высшую техническую школу по ходатайству гауляйтера Рура.

Я понимал, что даже не очень тщательная проверка вскроет много погрешностей в «моей» биографии, но сейчас важно было не дать себя запутать, чтобы избежать немедленного ареста и передачи в гестапо.

Чиновник дослушал биографию до конца и сделал вид, что удовлетворен рассказом. Он сделал паузу, и я подумал, что допрос окончен, но чиновник потребовал, чтобы я рассказал о своей службе в вермахте. Это было самым уязвимым местом моей легенды. Чтобы не обнаружить незнание, я старался избегать деталей, поддающихся быстрой проверке, ссылался на провалы в памяти. И, к своему огорчению, обнаружил, что из памяти действительно выпали даже некоторые заученные детали. Вероятно, ранение головы не прошло бесследно, а возможно, сказалась чрезмерная нагрузка на память в последнее время в связи с поступлением в институт. Об этом я не преминул сообщить допрашивающему, как и о том, что продолжал работать в керамической мастерской, чтобы заработать на жизнь. Для сна оставалось не более трех часов в сутки, а иногда и того меньше.

Сейчас, под ярким светом лампы и сверлящим взглядом чиновника, нужно было называть фамилии командиров части, роты, отделения, соседей по госпиталю, свидетелей ранения и массу других подробностей. А допрашивающий задавал все новые вопросы, не давая передышки.

— У вас ведь были друзья, с которыми вы хотели бы встретиться? — спросил чиновник, и в его голосе снова послышалась ирония. Показалось, что кто-то, доставленный для очной ставки, уже находится здесь и ждет сигнала, чтобы выйти из-за портьеры. Я подумал, что сейчас передо мной может предстать кто-либо из товарищей по побегу из эшелона или из лагеря в Эссене. Встреча с ними в этой обстановке могла стать гибельной.

В этот момент за спиной действительно послышались приглушенные ковром шаги. Кто-то приблизился и стал сзади. Мне даже померещилось, что это гауптман из сумской фельджандармерии явился, чтобы учинить обещанную тогда расправу. Теперь он стоит у меня за спиной и целится в затылок. Я ощутил холодок в том месте головы, куда было направлено дуло пистолета. Вспомнил, что подобное ощущение уже испытал, когда по дороге в Сумы меня схватили каратели и повели расстреливать. Сейчас мне неудержимо хотелось обернуться, чтобы увидеть того, кто стоял сзади, но глаза чиновника впились в меня и не отпускали. Я сделал вид, будто вошедший меня совсем не интересует. Наконец он вышел вперед и стал сбоку. К счастью, он не был мне знаком. Я с трудом сдержал вздох облегчения... В отличие от чиновника, в этом чувствовался кадровый военный, резкий и бесцеремонный. Скорее всего, он был из гестапо. По тому, как он сразу же подключился к допросу, стало ясно, что он слышал все с самого начала. Теперь под перекрестным допросом я едва успевал поворачивать голову то к одному, то к другому, отвечая на вопросы. Силы мои были на исходе. Оба допрашивающие понимали это и вошли в азарт. Чиновник тоже, видимо, утомился и уже дважды вытирал платком свой взмокший череп.