Борис Витман - Синдром удава

Я еще не совсем ясно представлял себе, какая смерть может ждать меня. Воспоминания о боях в первые месяцы войны, при постоянной угрозе окружения, позволяли представить положение, людей во вражеском кольце в открытом степном пространстве. Эти воспоминания дополнялись рассказами тех, кому посчастливилось уцелеть и вернуться к своим из окружения или из плена. Но таких было немного. Гитлеровцы, используя свое преимущество в технике, особенно в авиации, обрушивали на головы обреченных град бомб, снарядов и мин. А когда у еще живых не оставалось ни снарядов, ни патронов — бросали на них танки и бронетранспортеры. И все же не хотелось верить, что это конец, Удручало сознание бесполезности такой смерти и было обидно ставить точку, так мало успев и мало изведав.

До сих пор фронтовая судьба была ко мне благосклонна. Будто чья-то невидимая добрая рука (а может быть, молитва матери) берегла и хранила меня.

Мне исполнился двадцать один год. За спиной остались школа, первые лекции в институте... Они были прерваны внеочередным призывом в армию. Был фронт, ранение, госпиталь, а теперь еще и явная безнадежность окружения... Было о чем подумать... В башку влетела шальная мысль: «А не устроить ли торжественную отходную, хоть раз в жизни напиться, восполнив хотя бы этот пробел в биографии».

Спирт был. Наполнили черные пластмассовые стаканчики от трофейных фляжек и только спохватились, что нет воды для запивания, как свершилось чудо: рядом с проемом двигалась настоящая живая и вполне привлекательная девушка. Она шла с ведрами мимо нас. Подошла к колодцу и стала доставать воду. Мы бросились помогать ей.

Девушка спокойно приняла нашу помощь и на вопрос — откуда она здесь появилась? — ответила, что неподалеку находится надежный подвал, а там ее ждет сестра...

В подвале под разрушенным зданием укрылись несколько женщин с детьми. Они уже знали о немецком окружении и негромко сокрушались не за себя, а за нас, и выражали свое сдержанное сочувствие. Они обсуждали обреченность нашего положения: кто советовал переодеться в гражданскую одежду и переждать, пока вражеские войска продвинутся подальше, а там, мол, видно будет; кто предлагал пробиваться к своим или уйти в партизаны.

Наша новая знакомая согласилась даже укрыть нас в своем доме, а потом, дескать, все вместе уйдем в партизаны (сестра ее что-то делала в закутке и не появлялась).

Сначала это предложение показалось мне подходящим. Оно упрощало выполнение первого этапа задачи, к которой меня готовили в разведгруппе. Отпадала необходимость в переходе линии фронта. Требовалось лишь немного переждать где-то в укрытии, а потом искать связь с конспиративной базой. Но едва представил себя отсиживающимся в подвале в то время, когда другие ведут бой, стараясь вырваться из кольца, тут же отбросил эту мысль. К тому же я не успел получить задание для действий в тылу немцев и не знал ни пароля, ни явки для связи с конспиративной базой. Оставался один выход: завтра с утра любыми средствами добраться до своей части и вместе с ней пробиваться из окружения.

Полумрак подвала и похоронное настроение его обитателей было тягостным. Мы отказались от приглашения поужинать и поспешили выбраться на поверхность, пригласив в свою очередь сестер к себе провести вчетвером этот, может быть, последний в жизни вечер. После небольшого колебания согласие было получено. (Уж не сама ли судьба давала мне возможность восполнить и этот пробел?)

Аня, так звали девушку, сказала, что придет следом и, может быть, вместе с сестрой Клавой.

Мы уже находились в нашем сомнительном укрытии без стены, когда подумалось, что девушка может побояться идти одна, и я вышел, чтобы встретить ее. Но каково было удивление, когда вместо одной Ани появились две, совершенно одинаковые. Сходство было поразительным, и отличить ту, с которой мы уже были знакомы, от новенькой было невозможно. Девушки Клава и Аня успели принарядиться, но их грустные лица и отрешенность во взгляде говорили не столько о смятении, сколько о безысходности... Вскоре выяснилось, они сами признались, что решили покончить с собой, чтобы не стать утехой фашистской солдатни. Приглашение на прощальный вечер от таких же, как и они обреченных, было для них лишь отсрочкой исполнения их непреклонного решения. Все выглядело неправдоподобно, излишне романтично и даже выспренно, но это были издержки лучшего в мире недостатка — молодости. Мы не скрывали от Ани и Клавы всей трудности нашего положения, но ведь и их ожидала не лучшая участь. Девушки просили взять их с собой.

Где-то поблизости гуляла и бесновалась война, а мы пели песни. Понемногу запас спирта убывал, и, несмотря на то, что его разбавляли водой, наша трезвость терпела все больший и больший урон. Хотя фронтовая норма — сто граммов на человека — была уже определенно превышена, но настоящее опьянение не наступало даже у девушек.

Я робел от необычно открытого для меня общения. Рядом со мной была Аня. Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, и эта близость вызывала во мне и трепет, и смущение. В поведении Ани чувствовалось какое-то отчаянное желание освободиться от природной девичьей скромности. Ей хотелось казаться опытной, свободной от предрассудков женщиной. Возможно, таким образом она старалась подавить страх перед чем-то еще не изведанным, предстоящим к познанию в этой обрушившейся на нас ошалелой действительности. Прижимаясь ко мне, она искала защиты от бед и страданий, причиненных войной.

Опьянение ударило внезапно и резко, как враг. Первый барьер неизведанного был преодолен, но радости это не доставило. Все сделалось каким-то расплывчатым и шатким. Зато пропало ощущение робости и неуверенности в себе. Мои огрубевшие на войне , ладони вдруг обрели необыкновенную чувствительность. Сквозь тонкую ткань кофточки даже при легком касании ощущались теплота и упругость ее тела. Это заставляло трепетать во мне каждую клетку и вызывало ответную реакцию. Только теперь я заметил, что мы остались одни. Петро с Клавой куда-то исчезли, словно растворились в густых сумерках. В них растворилась и окружавшая нас реальность. Все дальнейшее происходило словно в тумане и больше было похоже на совершенно невообразимый сон...

Нет, спирт не помощник в познании мира. Не помощник и в познании женщины. Тут нужен спиритус — дух мира, преданный самому высокому духу любви.

Проснулся на рассвете. Рядом была Аня. Она крепко спала. Даже безмятежно... Значит, все, что произошло этой ночью, не приснилось.

Я досадовал на себя за то, что был больше пьян, чем опьянен случившимся, и упустил что-то очень важное, что-то такое, что не повторяется, что прошло мимо меня и никогда уже не вернется. И все же было сознание того, что эту, может быть, последнюю в жизни ночь мы вырвали из цепких лап войны, и она принадлежала только нам двоим.