Борис Витман - Синдром удава

В Красноярске завершилась сухопутная часть пути. Теперь начинался водный — по Енисею. Никогда не видел я этой великой сибирской реки, по которой предстояло проплыть несколько тысяч километров до самого устья, проплыть в глухом трюме баржи и не увидеть ни самой реки, ни ее берегов.

Нас погрузили рано утром, и буксир, разорвав хриплым гудком предрассветную тишину, потянул караван огромных барж вниз по течению, на Север, вслед за недавним паводковым льдом.

Сквозь квадратный люк в палубе видны были лишь небо да часовые с винтовками. Мне досталось место на верхних нарах. Здесь было сухо, и сюда, через люк, шел хоть какой-то приток свежего воздуха. Внизу же, по днищу, прокатывался слой вонючей жижи и трудно дышалось. Не прошло и часа, как началось выяснение отношений, сначала между группировками блатных из-за сфер влияния, а затем и всем остальным населением трюма, за передел мест на нарах. Конфликт перешел в жестокую драку. В ход пошли глиняные миски, за неимением другого «оружия» (все было отобрано при погрузке вплоть до ремней и костылей). Вскоре от мисок остались лишь черепки. Конвой сначала не реагировал, но, поняв, что битва может перерасти в бунт, вооружился деревянными увесистыми кувалдами на длинных рукоятках, и принялся сверху, через люк, без разбору дубасить дерущихся.

Кормили один раз в сутки. Овсяную баланду опускали в трюм в ковшах, прикрепленных к длинным шестам. За отсутствием мисок баланду набирали, подставляя черепки, шапки или просто в пригоршни. Спускаться в трюм конвой не решался.

Почти все время приходилось проводить, лежа на нарах. Они занимали все пространство. Походить, размяться было негде. Хотелось курить, но табак и спички обобрали при погрузке. И все же кто-то ухитрился добыть огонь трением деревяшек, а вместо табака мы выковыривали просмоленную паклю из бортовой обшивки.

Не видя самой реки, мы постоянно ощущали ее по плавному покачиванию, а иногда и по сильной качке с настоящей морской болезнью у заморенных зеков. ,

Недалеко от меня на нарах в окружении «шестерок» возлежал на куче телогреек и одеял весьма именитый пахан по кличке Гундосый. Там, где у него должен был быть нос, зияли две дырки, направленные вверх и немного в сторону. Одно ухо было начисто срезано, другое надорвано, как у матерого кота. Слова он произносил с таким гудением, что не всегда удавалось разобрать их смысл. Более зверского лица я не встречал, хотя самых различных харь повидал немало. Со своего ложа Гундосый вставал только по естественной надобности. Завтрак, обед и ужин, неизвестно откуда добытые, ему приносили приближенные «шестерки». В перерывах между приемом пищи и карточной игрой Гундосый пел. По отдельным признакам и словам припева это, скорее всего, была старая солдатская строевая песня «Жура-журавель». Но слова самой песни представляли собой бесконечную импровизацию. Каждый новый куплет начинался одной фразой: «Если вы хотите знать...». Дальше следовала импровизация: «Прокурорша тоже б...» — и шла рифмованная похабщина: У «ней в ж... карбюратор, а в... аккумулятор. Жура-жура-журавель, журавушка молодой...» И снова: «Если вы хотите знать, у судьи есть тоже б... у ней в ж... генератор...» и т. д. Перебрав всю юстицию, Гундосый принимался за лагерное начальство, не оставлял без внимания охрану, надзирателей, нарядчиков — словом, всю систему ГУЛАГа. Песня лилась без единой заминки в течение нескольких часов. При этом Гундосый обнаруживал незаурядную эрудицию в технике. В его арсенале помимо карбюраторов и генераторов были сепараторы, культиваторы и сотни других агрегатов. И что самое странное — слова песни он произносил вполне отчетливо.

В тюрьмах и на этапах мне довелось слышать разные песни, в большинстве своем это были заунывные, жалостливые. Эта не была похожа ни на одну: она отличалась мажорностью и неистребимым оптимизмом. И сам Гундосый все время пребывал в благодушном настроении, словно находился он в своем родовом княжестве, среди преданных холопов.

Я не мог постичь причину общего раболепия перед ним, пока случай не помог. С чего все это началось — не знаю. Очевидно, Гундосому кто-то не угодил или посягнул на его власть. Змеиным броском метнулся он в сторону. Мгновение, и его пальцы железной хваткой сжали горло жертвы. Несколько конвульсивных движений, и тело безжизненно обмякло. Некоторое время задушенный оставался лежать на спине с высунутым синим языком и вылезшими из орбит глазами. Потом Гундосый подал знак, и «шестерки» выкинули тело через люк на палубу, к ногам конвойных. Охрана даже не попыталась провести расследование, знали, что это бесполезно... Мерно покачивалась баржа, в трюме снова водворилось трагическое спокойствие, будто ничего не произошло, и Гундосый как ни в чем не бывало затянул очередной куплет: «Если вы хотите знать, у начлага тоже б...» В «песенном творчестве» — он был неутомим.

Довольно часто, особенно в пересыльных тюрьмах, я уже встречался с подобным феноменом. Почти в каждой камере наряду с осужденными по 58-й статье имелась небольшая группка уголовников. Несмотря на их явное меньшинство, они терроризировали и подавляли всю остальную массу заключенных. Унижали, отбирали продукты и вещи, всячески издевались. В случае сопротивления жестоко избивали, захватывали лучшие места на верхних нарах. Чувствовали себя раскованно и свободно, как хозяева в своем доме.

Гундосый не обладал заметной физической силой и не отличался особой сообразительностью. Вместе с ним, в тех же условиях находились люди высокого интеллекта. Многие из них были не робкого десятка, да и силой кое-кого Бог не обидел... Почему же они позволяли так издеваться над собой ничтожествам?

Гундосый со своими главными приближенными составлял как бы политбюро нашего трюма. Они обсуждали стратегию и тактику очередных реквизиций и расправ с остальной массой «фраеров». Они являли собой как бы модель, копию всего сталинского государственного устройства.

Вожди-гундосые могли и не обладать интеллектом, физической силой. Однако у них были звериное чутье и инстинкт, компенсирующие недостаток извилин. Вдобавок к этим качествам они, видимо, обладали еще мощной биоэнергетикой, гипнотическим, оболванивающим воздействием на людские сообщества, основанным, как правило, на тотальном страхе.

Неограниченная власть такого пахана превращала всю страну в огромную тюремную камеру, с блатной (можно считать «партийной») элитой, с «шестерками», всегда готовыми на любые услуги, на любые подлости.

В империи ГУЛАГа у меня окончательно сложилось впечатление, что именно лагерная структура являет собой основу, суть нашего общества, а все, что вне колючей проволоки, — это придаток. Система воспитания в нас, с детского сада, набора идеологической ненависти к «врагам всех мастей», постоянно давала свои плоды. В лагерях эта система приобрела завершенные формы уродливого монстра, ошметки и ядовитые вирусы которого мы тащим на себе и в себе по сей день. И еще удивляемся постоянно: откуда все это у нас?