Дмитрий Левинский - Мы из сорок первого… Воспоминания

3. Об отношении к нам, русским, бывшим узникам концлагерей, военнослужащих армии США ничего предосудительного сказать не могу.

Лучше всех относились к нам солдаты и сержанты; более сдержанно — средние офицеры; вежливо-холодно — старшие офицеры и генералы, а сотрудники спецслужб одинаковы во всех странах. Очень приятно вспомнить и то, что наш концлагерный контингент совершенно не интересовал американские спецслужбы, и они нас просто игнорировали, понимая, что тратить на нас время ни к чему, да мы еще к тому и ушлый народ — по одному не ходили, всё группами, в коллективе. Даже было обидно: мы не прочь были «срезаться» с ними, но это было чревато — можно не попасть вовремя на репатриацию.

Через много лет мне попалась на глаза маленькая книжечка из серии «В библиотеку школьника» — повесть Б. Молчанова «Пропавший без вести» (М.: Изд-во ДОСААФ, 1958). Там описывался случай, когда наш истребитель незадолго до конца войны был сбит в небе Германии. Летчик опустился на парашюте в полосе наступающей американской армии. Его сразу подобрали сотрудники спецслужб, изолировали от внешнего мира, скрыли от представителей советского командования, предъявив им только разбитый самолет. После отказа летчика от сотрудничества с американской военной разведкой его сделали «без вести пропавшим» и отправили в концлагерь на севере. По пути ему удалось совершить побеги вернуться к своим. Все это длилось два долгих и мучительных года.

Не знаю, почему эта повесть рекомендована школьникам. Если имеется в виду возбудить ненависть к американскому империализму, то это маловероятно — книга написана серьезно, тяжело читается из-за переживаний за летчика, она больше подходит в «Библиотеку молодого воина». Дело в другом. Могло ли так быть? Да, могло, но только с одиночным человеком, представляющим интерес для военной разведки. При этом официальной установки о необходимости в каждом подобном случае поступать именно так, как описано в повести, могло и не быть. Действия могли предприниматься по личной инициативе высокопоставленных лиц военной разведки США. Нам же такое не грозило: летчик был один, а нас — тысячи озлобленных вчерашних каторжников, да еще и не представлявших интереса для разведки.

Много шума из ничего в случае возникновения конфликтной ситуации с американским командованием последнему было ни к чему. А вот тихо, без шума и риска, сделать гадость союзникам, то есть советской стороне, это они могли при любом удобном случае — для того и существует военная разведка.

Кроме того, после недавней смерти Франклина Рузвельта в апреле 1945 года заменивший его на посту президента Гарри Трумэн способствовал началу долгой холодной войны. Так появилась на свет и «Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности», которая стала квалифицировать нормальное отношение к русским как преступление против США. И Сталин, и Трумэн — оба потрудились в этом направлении, но простые советские люди всегда с теплотой будут вспоминать сердечные встречи с американскими солдатами в далеком 1945 году.

4. Наконец, последнее. В 1994 году по российскому телевидению в передаче «Соотечественники. Русские африканцы» диктор приводил ряд цитат из книги кинорежиссера Станислава Говорухина. В них красочно описывалось, как наши чекисты с помощью английских спецслужб вылавливали в Европе, Африке, на Ближнем Востоке и в других странах наших бывших военнопленных, которые якобы по разным причинам не желали возвращаться на родину. Перед чекистами поставили задачу: любыми путями, используя насилие, обман и прочее, не дать этим людям остаться за рубежом. Я не берусь возражать такому известному деятелю, как С. Говорухин, но опять встает вопрос: могло ли так быть? Да, могло. Если речь шла о выдаче военных преступников — власовцев, полицаев, старост и других — тогда и говорить не о чем. А в отношении военнопленных, ничем не запятнавших себя за годы плена, тоже не все так просто.

Скажем, человек проработал все годы плена на производстве или на сельхозработах, находясь, как сейчас принято называть, в местах принудительного содержания. Это считать преступлением или нет?

Пусть рассудит история, а я благодарю свою судьбу за то, что по воле Провидения проработал всего 5 дней на табачной фабрике в Хейнбурге-ам-Донау и пару месяцев в крестьянской семье в Целлерндорфе. Слава богу, что случилось именно так. Если бы сложилось иначе, я не уверен, насколько твердым могло оказаться желание вернуться на родину, даже приняв во внимание сильную привязанность и любовь мою к Нине. Трудно говорить о том, как могло быть, — этого никто никогда не узнает, и я в том числе. Но вряд ли я смог бы простить себе позор длительной работы на врага, а скорее предпочел остаться «пропавшим без вести», каким и пребывал с 1941 года. А таких было немало, которые, не без оснований, побоялись вернуться на родину не из-за совершенных ими военных преступлений, а лишь от ощущения собственной вины за плен, за пассивное поведение в плену и вынужденное согласие работать на промышленных объектах фашистской Германии.

Прошли годы, и стало известно, что большинство бывших военнопленных именно с такой судьбой, и тем не менее не побоявшихся вернуться на родину, получили срок в системе ГУЛАГа до десяти и более лет, не намного меньше, чем получали власовцы.

Но я продолжаю считать, что все же велика была роль Господина Случая, и от него зависело многое: я не подвержен суеверию, но какая-то высшая сила направляла судьбу каждого из нас. Многое в те годы зависело от суммы случайных факторов: среди каких людей ты окажешься в конкретный момент и в том или ином месте; каковы будут твои отношения с окружающими тебя людьми — и своими, и врагами; каковы будут твои действия и поступки при этом и т. д. ит. п. Абсолютно все могло иметь значение, но мы это поняли только на склоне лет, а тогда именно «плыли» по воле случая, но единственно непоколебимыми оставались наши убеждения в незыблемости социалистического строя и верность раз выбранным идеалам. Это укрепляло нравственные силы в самые тяжелые минуты и не позволяло нам запятнать себя больше, нежели мог сделать сам факт пребывания во вражеском плену.

Возвращаясь к маю 1945 года в Линце, утверждаю, что тому, кто хотел вернуться на родину, — американцы не препятствовали, а тех, кто не хотел, — наши не принуждали, но только в то время и в том месте. В другое время и в другом месте все могло быть иначе. Мне не довелось сталкиваться с военнопленными, пожелавшими остаться на западе — я их просто не встречал и не видел, а возвращались нас тысячи, но, правда, это бывшие узники концлагерей, вчерашние смертники. Если бы кто-то в те дни попытался воспрепятствовать нашему возвращению домой, то мы готовы были на все — вплоть до того, чтобы разорвать на куски, как это было в Гузене.