Николай Григорьев - Двенадцать поленьев

Но не только минуты, а и слова у нас, у диспетчеров, считанные. Болтливый диспетчер на дежурстве — пропащий человек. Чтобы пропустить поезд, два-три слова довольно сказать станции: «Отправить сто сорок третий», или: «Открыть двадцать седьмому семафор». А болтливый целую речь перед громкоговорителем произнесёт.

«Колпино, — скажет, — послушайте-ка, Колпино, там у вас сто сорок третий под семафором стоит. Отправьте-ка его поскорее, пожалуйста. Что? Здравствуйте, Иван Иванович... А вы как? Там отправьте, пожалуйста, сто сорок третий».

С одним Иваном Ивановичем проканителится, а девять поездов из расписания выведет. Смотришь, и запорол движение. Сам диспетчер запорол.

Поэтому у нас устав: полтора разговора полагается на поезд. Это семь слов. Сказал полтора разговора — и заткни рот. Поезд пройдёт как надо. А лишние слова тебе на язык набегают — глотай их. Для лишних слов на дороге нет лишних минут.

4

Видали вы когда-нибудь диспетчерский график?

Думаю, что не видали. Это сетка, вся исчерченная слева направо и справа налево косыми красными и синими линиями. Красные линии — пассажирские поезда, синие — товарные.

Все эти линии диспетчер за своё дежурство сам прокладывает. А сетка ему даётся готовая, печатная. На самом верху листа жирная черта напечатана и надпись против черты: «Ленинград». Внизу — другая черта, это «Станция Любань». А между ними — ещё семнадцать делений. Это станции Сортировочная, Обухово, Славянка, Колпино, Ушаки и так далее, и так далее. Девятнадцать станций у меня на участке, и девятнадцать линеек на листке. Все эти линейки горизонтальные. А пересекают их вертикальные линейки: на каждые пять минут — одна линейка. Четыреста восемьдесят минут в моём дежурстве — и девяносто шесть вертикальных линеек.

Вот и работаешь. Вышел поезд из Ленинграда во столько-то часов столько-то минут. Ставишь карандашом точку на жирной черте «Ленинград» — там, где её пересекает черта этого самого часа, этой самой минуты. И ждёшь.

Через двенадцать минут, скажем, поезд в Славянке должен быть. Смотришь на часы и держишь карандаш наготове.

— Славянка в своё время! — кричит громкоговоритель.

— Понято, — отвечаешь и гонишь карандаш из Ленинграда на Славянку. И опять ждёшь. Ещё через семь минут поезду полагается блок-пост проскочить на двадцать первом километре. Проскочил. Бежит карандаш со Славянки на блок-пост. Дальше Колпино. Карандаш тоже едет в Колпино. Поповка — отправляюсь в Поповку. Саблино — тяну в Саблино. Так по пятам за поездом и веду карандаш. Если поезд хорошо идёт, то и линия под карандашом получается ровная. А если начинает сбиваться с ходу — карандашная линия тоже ломается. Вот я и без телескопа вижу, как поезд идёт. Хоть бы он за триста километров ушёл, а от диспетчера не спрячется. Громкоговоритель с каждой станции о поезде диспетчеру докладывает.

Но лёгкое было бы у меня дело, если бы я только за одним поездом следил. Поездов у меня десятки, каждому на графике надо путь проложить. Один до Колпина довёл, другой уже до самого Рябова, а третий на жирной черте ещё только точкой стоит.

Друг за другом выходят из Ленинграда поезда. Десять минут — и поезд, десять минут — и поезд, десять минут — и поезд... Не отдельные ниточки уже у меня на сетке, а целые кисти. Правильно идут поезда — кисти точно гребнем расчёсаны, нитка к нитке. А то вдруг будто ветер выхватит какую-нибудь нитку, да и сдует её в сторону. Значит, сбился поезд с ходу, поперёк дороги другим становится. Я сразу — за ключ. Кричу в громкоговоритель:

— Убрать тридцать пятый номер на запасный. Выпустить вперёд пятьдесят седьмой.

Опять выровнялись поезда, опять нитка к нитке укладывается. Только вот с тридцать пятым как же мне быть — с тем, который я на запасный убрал? Ведь у меня точное задание: прогнать за дежурство пятьдесят девять поездов по участку. А я один поезд выкинул... Вот тут-то и задача!

Выкинуть поезд с главной линии — не шутка. Самое простое дело — выкинуть. А как обратно его между поездами втиснуть? Как нитки на графике раздвинуть, чтобы этому застрявшему поезду путь проложить?

Иной раз бывает: погорячишься. Кинешь поезд на запасный — а тут валом накатятся поезда и запрут его на полдороге. Так и сдаёшь дежурство. Принял пятьдесят девять, сдал пятьдесят восемь. Это со мной часто случалось, когда я новичком был.

А теперь не так. Сидишь на дежурстве, а в голове у тебя математика. Соображаешь: есть ли расчёт выкидывать поезд на запасный? Не запрут ли его на запасном другие поезда? Будет ли щёлка опять ему на главную линию выскочить? И велик ли от этого барыш? В минутах высчитываешь, много ли другие поезда выгадают, если я этот поезд с линии сниму. И на рубли прикинешь — сколько же это он топлива сожжёт понапрасну, если я его без хода час-полтора продержу?

Нет уж, на запасный путь ставить — это самый крайний случай. Опытный диспетчер вовремя машиниста подхлестнёт: «Уходи, такой-этакий, тридцать пятый, не путайся под ногами! Уходи, чтобы и духу твоего не было!» Взглянешь минут через десять на график — ага, понял машинист намёк. Загнулась его кривая сразу вниз. Загнулась и уже выровнялась с остальными поездами. Нитка к нитке ложатся опять пути поездов.

А бывает, что не подхлестнуть машиниста надо, а придержать. Горячие машинисты больше всего марают график диспетчеру. Выйдет из Ленинграда — и ну гнать, ну гнать! Думаешь, он ещё на перегоне где-нибудь, а он уже на станцию заскочил. Ловишь на станции — куда там, он уже дальше на перегон удрал. Ну, прикажешь следующей станции на запасный путь ему стрелку сделать. Он и влетит туда, как в ловушку. Выдержишь, какое полагается, время и пускаешь его дальше по расписанию. На графике линия у него, понятно, порченая получается — коверкает тебе линию такой поезд.

Многое тут от машиниста зависит. Хороший машинист ногами чувствует, как идёт его поезд. У него уж не собьётся со скорости паровоз. А если начнёт сдавать машина хоть на полминуты, машинисту сразу ноги скажут. Рванёт ручку регулятора — и уже выправил ход. Да мало, что выправил, а ещё поддал пару в цилиндры, чтобы минута времени в запасе оставалась. Настоящий машинист всегда минуту про запас держит. Ему и на часы глядеть не нужно. Если не чувствуешь своей машины — и часы тебя не выручат.

С хорошим машинистом приятно на паровозе проехаться. Особенно если скорый паровоз — буква «С» — или «Элька», буква «Л».

Видели вы «Эльку»? Да её и по голосу сразу узнаешь. Не гудок — оркестр. Восемьдесят километров в час, сто километров даёт паровоз. В топке — рёв, голову высунешь в окно — не то что фуражку — волосы, кажется, с головы сорвёт. А ход ровный, плавный, не рвёт машина, не кидает. Машинист нацедит себе стаканчик чаю, примостит его на котёл, к арматурному патрубку, — даже не расплещется чаёк. Вот это ход!