Илья Маркин - Впереди — Днепр!

— Это же грандиозно! — воскликнул Бочаров.

Новости, сообщенные Решетниковым, так взволновали и потрясли Бочарова, что он несколько минут поспешно шагал по комнате, потом на целый час приник к топографической карте. Рассматривая эту, до мелочей изученную линию фронта, огибавшую с востока Орел и Белгород, а Курск с запада, он, как наяву, представлял какие великие события развернутся здесь в самом ближайшем будущем. У него теперь не оставалось никаких сомнений, что именно здесь, у основания Курского выступа, со стороны Орла и Белгорода на Курск нанесут гитлеровцы свой главный удар. И если гитлеровцы ударят именно здесь, то натолкнутся на мощную, заранее подготовленную оборону советских войск и завязнут в ожесточенных, изнурительных боях. А затем, когда наша оборона сломит основные силы вражеских ударных группировок, перейдут в наступление на Орел Западный и Брянский фронты, к ним присоединится Центральный, потом начнут контрнаступление на Белгород и Харьков Воронежский, Степной, Юго-Западный фронты, и начнется победное шествие на запад по Украине и Белоруссии, к государственным границам, к самой Германии, к концу войны. Никогда Бочаров так ощутимо и реально не представлял себе близость окончания войны, как сейчас. Он уже видел, как целыми эшелонами возвращаются демобилизованные воины в свои деревни, села, города, как сам он едет к семье, а потом куда-нибудь к новому месту службы, и едет не один, а с Аллой, с Костиком и с еще новым членом бочаровской семьи: сыном или дочкой.

— Андрей Николаевич, — прервал его думы глухой и тревожный голос генерала Решетникова. — У вас несчастье в семье, берите машину и поезжайте домой…

Сергей Слепнев лежал на кровати, обессиленно раскинув по лоскутному одеялу исхудалые руки. Мать бесшумно скользила по тускло освещенной сквозь замерзшие оконца избе и, тайком поглядывая на сына, вздыхала. Галя, к счастью, была на работе, и лишь одно это радовало Сергея. Он потянулся было за кисетом с табаком, но тут же отдернул руку, вспомнив, как умоляла Галя бросить курить и он сам поклялся, что в жизни не возьмет ни одной папиросы. Борьба с желанием курить отвлекла его, он расслабил грудь и, словно вырвавшись на свободу, кашель потряс все тело. Мать, горестно поджав губы, протянула ему кружку с горячим молоком, но он нетерпеливо отстранил ее ослабевшей рукой и, стиснув зубы, поборол кашель. От напряжения на глазах навернулись слезы, но в груди стало легче, и мысли сразу же потекли спокойнее, возвращая его к привычным делам. Он давно ждал приезда Листратова, хотел о многом поговорить с ним, только с глазу на глаз, без назойливого присутствия Гвоздова. Но вспыхнувший приступ болезни опять сорвал все, и теперь оставалось только дожидаться выздоровления и самому поехать в райисполком. Иного выхода не было. Ни писать, ни тем более говорить по телефону о делах, еще самому не совсем ясных, он не мог. Сергей опять мысленно начал перебирать все, о чем нужно было поговорить с Листратовым. В колхозе «Дубки» дела явно шли совсем не так, как представлял это в районных организациях Гвоздов и как по его утверждениям понимали многие районные руководители. С заступлением Гвоздова на пост председателя колхоза, положение в Дубках не только не улучшилось, а, наоборот, становилось все сложнее, острее и запутаннее. Осенью почти все зерно ушло на хлебозаготовки. Осталось было четыре тонны для распределения колхозникам, но Гвоздов выступил на совещании председателей колхозов и с бахвальством наобещал перекрыть план хлебозаготовок. На это и ушло последнее зерно. На трудодни колхозники не получили ни грамма. Почти так же произошло и с картошкой. Гвоздов опять наобещал в районе и последние запасы картофеля вывез на заготпункт. Об этом, как о высоком патриотическом поступке колхозников и самого Гвоздова, писали районная и даже областная газеты, на совещаниях Гвоздова называли одним из лучших председателей колхозов, но Слепнев всей душой понимал, что действиями Гвоздова руководило не желание помочь стране в трудное время второго года войны, а лишь стремление лично выдвинуться, отличиться и даже ценой обездоливания колхозников завоевать себе авторитет. Слепнев не однажды собирался выступить прямо и разоблачить карьериста и шкурника, но вокруг Гвоздова был создан такой ореол председательской славы и сам он при каждом удобном случае так яростно и вдохновенно говорил о необходимости отдать все для победы над врагом, что прямое выступление против него могло прозвучать чуть ли не как подрыв основ Советской власти. К тому же в райком партии одно за другим поступали анонимные письма, в которых Слепнева обвиняли в попустительстве лодырям, в защите людей, мешающих колхозному делу, в стремлении подорвать авторитет нового председателя колхоза Алексея Гвоздова.

По этим письмам приезжали представители райкома и райисполкома, расследовали, ничего серьезного не находили, но все же, уезжая, советовали Слепневу быть внимательнее и бдительнее, не забывать, что идет ожесточенная борьба на фронте, что и внутри страны есть замаскированные враги, которые открыто выступить не могут, но всячески стараются вредить исподтишка и саботировать все патриотические начинания. Об этом говорили Слепневу даже на бюро райкома партии и на совещании председателей сельсоветов в райисполкоме. Слепнев все отвергал, доказывал фактами лживость обвинений, ему сочувствовали, верили, но все же рекомендовали быть повнимательнее.

Вначале Слепнев не думал, что анонимные письма исходят от Гвоздова, но старик Бочаров упрямо твердил ему, что все это дело рук Гвоздова, и однажды, застав Слепнева за чтением очередной анонимки, воскликнул:

— Вот, вот! Ты все благодушенствуешь! Смотри!

Он вытащил из засаленного бумажника справку о том, что Николай Платонович Бочаров является членом колхоза «Дубки». Справку красными чернилами подписал Гвоздов. Красными чернилами было написано и анонимное письмо.

— Вот! — опять воскликнул Николай Платонович. — Во всей деревне, окромя Гвоздова, красных чернил ни у кого нет.

Письмо могли написать не только в Дубках, но и в любой другой деревне или даже в районном центре, — решительно возразил тогда Слепнев, но сам впервые согласился с Бочаровым, что если и не все, то большая часть писем сочинена Гвоздевым.

С этого времени Слепневу многое стало ясно в поведении Гвоздова.

За зиму Гвоздов сам дважды ездил в Тулу и раза четыре посылал жену. На железнодорожную станцию выезжали они с мешками и свертками, а возвращались налегке. Деревенская молва сразу же разнесла цель гвоздовских поездок. Они по баснословным ценам продавали в Туле мед, мясо, яйца. Поэтому, когда начался сбор средств в фонд обороны страны и Гвоздов на колхозном собрании торжественно заявил, что на строительство танковой колонны наличными вносит пятнадцать тысяч рублей, Слепнев грустно улыбнулся и чуть не сказал вслух: