Илья Маркин - Впереди — Днепр!

— А ты-то как просмотрел? — с упреком набросился Поветкин на Лесовых.

— Да я только что вернулся из политотдела армии, на попутных добирался. А потом во втором батальоне, у Бондаря задержался. Пришел сюда и… как снег среди лета.

— Снег, снег, — рассерженно пробормотал Поветкин. — Ну, ладно, я пошел туда, в первый батальон.

— Пойдем вместе. Подожди минутку, я сейчас зайду к тебе.

Не успел Поветкин еще раз позвонить в первый батальон, как совсем близко гулко ахнуло несколько взрывов, и одна за другой вразнобой затрещали пулеметные очереди.

— Все!.. Обнаружили!.. — прошептал Поветкин и, в дверях столкнувшись с Лесовых, опрометью бросился на свой НП.

В кромешной тьме тусклыми отблесками полыхали все учащавшиеся взрывы. Где-то позади них, еще плотнее сгущая мрак, взвилось и погасло несколько осветительных ракет. Треск пулеметов и автоматов уже слился в сплошной гул и охватил почти весь участок полка.

— Прикажи артиллеристам и минометчикам открыть огонь, — порывисто дыша, хрипло проговорил Лесовых.

— Куда, куда бить-то! — сердито ответил Поветкин и, смягчась, тихо добавил:

— Разобраться нужно. Не вслепую же палить. В чем дело? Что случилось? — спросил он по телефону командира первого батальона.

— Ничего не понимаю, — с еще большей, чем прежде, растерянностью ответил тот. — Ни с того, ни с сего немцы вдруг начали палить, как ошалелые.

— От Привезенцева никаких сигналов не было?

— Никак нет. Ни одного сигнала.

Стрельба так же, как и началась, внезапно стихла. Поветкин и Лесовых стояли у амбразуры НП и ничего, кроме сплошной тьмы и шелеста все усиливающегося дождя, не видели и не слышали. Горькие, тревожные думы обуревали командира полка и его заместителя по политической части. Что было там впереди, за рядами колючей проволоки и за этой совсем пустой, но такой недоступной «нейтральной зоной»? Где сейчас Привезенцев и командир взвода разведки?

Дождь стучал все ядренее и гуще. Тяжелый мрак, казалось, поглотил все живое. Влажный воздух словно загустел и стал вязким.

— О чем совещание было? — не выдержал тягостного молчания Поветкин.

— О партийно-политической работе в наших условиях, о новых задачах, — радуясь возможности хоть на время рассеять тревожные мысли, поспешно ответил Лесовых. — Главное, о борьбе с танками противника, с этими самими «тиграми», «пантерами», «фердинандами». Об этом особенно подробно говорил Никита Сергеевич Хрущев.

— А он у вас был?

— Вчера почти весь день провел с нами.

— Ш-ш… — прошептал Поветкин и рывком схватил телефонную трубку. — Да, я слушаю. Вернулись! — радостно прокричал он. — Пленного взяли. Молодцы! Что? Привезенцев ранен. Ходить может? Немедленно его на медпункт!

— Взять-то пленного взяли, — медленно положив трубку, с протяжным вздохом сказал Поветкин, — только Привезенцев, кажется, без глаза остался. Ну что делать с ним? За поступок судить нужно, за пленного награждать, за рану — жалеть!

В это утро общего завтрака в квартире Полозовых не состоялось. Василий Иванович чуть свет, бурча что-то про нерасторопность и ротозейство, ушел на завод. Агриппина Терентьевна еще позавчера прослышала, что в сотый магазин привезут селедку, и, как часто случалось с ней, почти не спала всю ночь, боясь опоздать в очередь. Вера и Лужко в неубранной комнате остались одни.

Из приглушенного репродуктора неслись бодрые мелодии и неутомимый физкультурник весело руководил невидимой зарядкой. Машинально слушая музыку, Вера нажарила картошки, вскипятила чайник и подошла к мужу, все еще лежавшему на кровати.

— Вставай, Петя, позавтракаем, — сказала она, приглаживая его взлохмаченные светлые волосы.

— Ешь, Верок, мне что-то не хочется, — ответил он, устало закрывая глаза и разгоряченными пальцами касаясь ее руки.

— Ну почему, Петя? — обидчиво протянула она и настойчивее повторила:

— Вставай, пойдем.

Словно ничего не слыша, он приглушенно вздохнул и безвольно опустил руку.

— Петя, милый, что с тобой? — в порыве нежности и отчаяния воскликнула Вера.

Его плотно сжатые бледные губы сердито дрогнули, на лбу сбежались и тут же исчезли две упрямые складки.

— Что ты молчишь? Я же вижу, я понимаю… Ты переживаешь, мучаешься… Почему? Скажи…

Он, все так же не двигаясь, пролежал несколько секунд, затем хрипло проговорил:

— Зачем выдумываешь. Ничего не случилось.

— Неправда! — не выдержав, вскрикнула Вера. — Ты совсем переменился…

В его до синевы голубых глазах вспыхнула такая боль, что Вера мгновенно стихла и, опять схватив его руку, бессвязно прошептала:

— Прости, Петя, я так, я ничего, мне показалось…

— Не надо, — глухо проговорил он, — не надо выдумывать. Ты успокойся.

Он приподнялся, обнял ее, поцеловал в щеку и, как показалось Вере, совсем равнодушно сказал:

— Иди, не тревожься, у тебя целый день работы. Не надо расстраиваться из-за ничего.

— Хорошо, Петя, хорошо, — послушно согласилась она. — Ты не обращай внимания. Я просто на работе перенервничала.

Она поцеловала его в щеку, в лоб, в подбородок и, как-то странно улыбнувшись, выбежала из комнаты.

Лужко рассеянным взглядом окинул комнату, безвольно посидел немного и, вдруг вспомнив ее необычную улыбку, ринулся к двери. Ни в коридоре, ни на лестнице Веры уже не было. Хватаясь за стол, за стулья, за спинку кровати, он прыжками подскочил к окну и посмотрел на улицу. За углом дальнего дома мелькнула и скрылась беленькая шапочка Веры.

— Нет! Дальше так невозможно, — гневно воскликнул Лужко, торопливо оделся и, стуча костылями, вышел из квартиры.

Напряженно думая, он не замечал ни встречных людей, ни переполненных трамваев, ни холода метельного ветра.

— Мне нужно к военкому, — торопливо входя в приземистое с огромными окнами здание, сурово сказал он лейтенанту с красной повязкой.

— Сегодня неприемный день. Завтра приходите, — равнодушно ответил лейтенант.

— Мне нужно сейчас, немедленно, сию же минуту, — резко проговорил Лужко и так посмотрел на лейтенанта, что тот попятился и растерянно пробормотал:

— Подождите немного. Присядьте. Я доложу. Пожалуйста, пройдите, — быстро возвратясь, показал лейтенант на дверь.

— Слушаю вас, товарищ капитан, — встав из-за стола, встретил Лужко невысокий пожилой майор.

— Примите меня обратно в армию, — настойчиво глядя на майора, сказал Лужко.

— То есть как это в армию? Вы же…

— Инвалид, вы хотите сказать, — перебил военкома Лужко. — Это верно. Но у меня есть две руки и одна нога, есть голова, глаза, язык. Я могу работать, могу пользу приносить.

— Успокойтесь, присядьте, — мягко остановил Лужко майор.

— Я не могу успокоиться, — все же садясь на стул, продолжал Лужко. — Не могу без дела сидеть, тунеядцем жить. Куда угодно, кем угодно, — писарем, кладовщиком, каптенармусом, хоть сторожем у какого-нибудь склада, но только в армию, только на работу.