Илья Маркин - Впереди — Днепр!

Успокаивая Веру, Анна исподволь расспрашивала ее о муже, вспоминала, что раньше говорила она о нем, что рассказывали другие, и из всего этого сделала заключение: Вера любила мужа и муж любил ее, но в их отношениях что-то произошло непонятное, от чего она очень страдала. Анна поняла также, что повинна в этом была не Вера, а ее муж. Она посоветовала Вере поговорить с Петром откровенно, но Вера, давясь рыданиями, растерянно шептала:

— Пыталась… Не получается… Вижу: он переживает, мучается, а почему — никак не пойму. Вы не думайте, Анна Федоровна, плохо о нем, он хороший, душевный. Вот только мучается отчего-то, а мне об этом не говорит.

Робко вошедший в конторку Селиваныч прервал разговор. Он, сутуло горбясь и виновато пряча глаза под зарослью бровей, медленно приблизился к Вере и старчески забормотал:

— Ну, ты прости… не обижайся… Сам себя кляну…

— Что вы, Иван Селиваныч, я просто так, — вытирая слезы, оживилась Вера. — Я не обижаюсь.

— Ну вот и спасибо, — обрадовался старик. — Ни в жизнь больше такого не допущу. Язык свой распоганый откушу.

— Вы его лучше кусачками обкорнайте, чтобы не болтал лишнее, — презрительно бросила Анна.

— И обкорнаю, обкорнаю, — с горячностью подхватил Селиваныч. — Самые острые кусачки возьму и начисто оттяпаю.

Увидев, как Вера смущенно улыбнулась, Селиваныч повеселел, расправил сутулые плечи и, все еще не поднимая глаз, успокоенно проговорил:

— Вот и ладно, вот и молодец. Не обращай ты внимания на старика. Поедем-ка вместе на электрозавод. Я этого дружка своего наизнанку выверну, а ты что ни на есть самое лучшее отберешь.

«Что взять с него? Как дитя малое, — проводив Селиваныча в цех, думала Анна. — То вихрем на всех наскакивает, то разреветься готов. А Верочка-то… Как же ей помочь?

Первой мыслью Анны было поговорить с ее мужем, с этим Петром Лужко. Но, может, он с ней и разговаривать-то не пожелает. Отвергла она и мысль сказать об этом Вериному отцу. Он по старости стал не лучше Селиваныча.

«Александр Иванович, вот кто, — с радостью подумала она о Яковлеве. — Если он возьмется, то во всем до винтика разберется. Дел-то у него, правда, свыше головы, но была не была — попытаюсь».

Как и обычно в рабочее время, Яковлева в парткоме не оказалось. Заваленная бумагами единственная на дирекцию, партком и завком секретарша буркнула, что Яковлев ушел в третий механический, а потом, подняв голову и виновато улыбнувшись, поправилась:

— А может, в литейный, там новую печь пускают и что-то не ладится.

Работая на грузовике по полторы, по две, а то и по три смены, Анна редко бывала в основных цехах завода. Когда Толик поступил на работу, она знала, что на заводе был всего один цех и именовался он не первым, не вторым, не третьим и не литейным, а просто механическим. В нем стояли токарные станки, и на одном из них, самом дальнем, работал ее сынишка.

Толик, прибегая домой, частенько говорил что-то о новых станках, о каких-то других цехах, но истомленная работой Анна через пятое на десятое слушала его.

Сегодня, почти через полгода после того, как начал Толя работать, Анна впервые вошла в дрожавший от гула машин знакомый цех, кинула взгляд на то самое место, где всегда работал Толик, и замерла. Ни сына, ни его станка не было. Во всю непомерную длину цеха, от ворот, где она остановилась, и до едва видимых вдали вторых ворот, ровными рядами стояли гудящие станки. И у каждого из них виднелись женщины. Сколько ни смотрела Анна, ни одного мужчины или подростка найти не могла.

— Что, растерялась? — положив руку на ее плечо, спросил кто-то. — Сынка повидать пришла?

Вздрогнув, она обернулась и увидела изборожденное рубцами морщин лицо Василия Ивановича Полозова.

— Я сам подчас глазам не верю, — не дав Анне ответить, прокричал в ее ухо старик. — Такого нагромоздили, что и за день не обойдешь. А сынок твой там, в новом третьем цехе. Проводил бы тебя, да больно некогда, бригада моя там станки новые сгружает.

Робко обходя шумные станки и склонившихся около них женщин, Анна миновала широкий коридор, такой же, заставленный станками, второй цех и вошла наконец в тот самый третий механический, которого полгода назад и в помине не было.

Ошеломленная, чувствуя себя крохотной, как песчинка, Анна, замерла, ничего не понимая. Посредине цеха нескончаемыми лентами уходили вправо, влево и куда-то вперед танки.

Так, пожалуй, и простояла бы Анна до конца смены, если бы не увидела торопливо шагавшего Яковлева. О чем-то сосредоточенно думая, он прошел было мимо Анны, но вдруг остановился, потер пальцами лоб и увидел ее.

— Здравствуйте, Анна Федоровна, — призывно блеснул он серыми глазами. — Пришли основное производство посмотреть? Это замечательно! У нас тут столько нового, столько интересного!.. А то как-то нехорошо получается: автобазовцы наши завода своего не знают. Почаще, почаще заходите.

— Работа все, Александр Иванович, — робея под его пытливым взглядом, проговорила Анна. — То за баранкой день и ночь, а то ремонт за ремонтом. Машины-то, знаете, у нас какие: чиненые-перечиненные, заплаток не пересчитать. Моя вроде самая надежная была, а вчера раз — и рессора пополам. Сегодня загораю, и вот к вам…

— Ко мне? — встревоженно спросил Яковлев. — Случилось что?

— Да знаете, — замялась Анна, — неудобно просто. У вас же…

— Пройдемте сюда, — легонько подхватил он Аннин локоть. — Расскажите, что произошло?

Присев за столиком в каком-то узеньком и светлом отделении цеха, Анна впервые отчетливо рассмотрела Яковлева. Лицо его было все такое же доброе и приветливое, но под глазами лучились во все стороны крохотные морщинки, ранней сединой подернулись его красивые волосы.

«Боже, как он изменился, — подумала Анна. — Верно говорят: не работа, а забота старит человека».

— Так что же, Анна Федоровна? — с веселой улыбкой спросил Яковлев.

— Простите, — встрепенулась Анна и вначале сбиваясь, а потом все тверже и отчетливее начала рассказывать о Вере, о Лужко, о их жизни, о своих тревогах и подозрениях.

Увлеченная рассказом Анна не заметила, как неуловимо серея, изменялось лицо Яковлева, как сутуло опускались его плечи и мерк веселый и теплый свет в его глазах.

Еще с той страшной ночи, когда он, получив последнее письмо Ирины, впервые ушел с завода и больше полсуток опустошенно бродил по Москве, он раз и навсегда решил для самого себя, что с Ириной все кончено. Решил и почувствовал какое-то никогда не испытываемое отвращение ко всем женщинам, которые жаловались на своих мужей. Ложью и безмерным себялюбием казались ему эти жалобы. Он не мог даже в мыслях найти оправдание для Ирины, и все это внутренне переносил на других женщин.

После этого ему, как парторгу завода, приходилось не однажды выслушивать жалобы на неурядицы в семейной жизни. И он выслушивал, старательно сочувствовал и сожалел, но в душе негодовал и возмущался чаще всего женщинами, считая, что основы семейной жизни чаще всего нарушают и губят они.