Георгий Николов - Зной прошлого

Убежден, что десятки, а может быть, и сотни людей знали правду. И хотя с тех пор минуло уже больше тридцати пяти лет, наверное, и сегодня я без труда смогу разыскать многих из них. Нынешнее и будущие поколения должны знать правду. Мы не вправе предавать забвению ни подвиги патриотов, ни преступления фашистов.

Погруженный в размышления, я незаметно добрался до здания бывшего еврейского училища, превращенного некогда в штаб жандармерии. Исчезли высокая кирпичная ограда, небольшие дворовые постройки, а вместе с ними и царившая здесь раньше мрачная атмосфера. Не удержался и заглянул в подвальное помещение, где в те годы был жандармский застенок. Я ожидал увидеть здесь все таким же, как и в ту страшную ночь. Толкнул дверь подвала — закрыта. Поднялся наверх по бетонным ступенькам и еще раз окинул взглядом все здание. Над главным входом висела вывеска: «Дом политического просвещения». С радостью и удовлетворением подумал: «Ну что, господа жандармы, вы не верили в нашу правду, но она все-таки победила». На месте этой вывески вполне могла бы висеть другая: «Музей преступлений и жестокости третьего батальона жандармерии». Пожалуй, она как нельзя лучше сочеталась бы с установленной на здании мраморной плитой, на которой золотом написано:

«Здесь 8.V 1944 г. фашистской полицией убит без суда и следствия Штерю Димитров Воденичаров, 22 лет, секретарь Бургасского окружного комитета РМС».

И еще одна мемориальная доска должна быть по праву установлена здесь:

«Из этого здания в ночь на 2 июля 1944 года были увезены и расстреляны близ села Топчийско восемнадцать коммунистов и ремсистов». А дальше должны следовать имена павших борцов.

Горячей волной нахлынули воспоминания, воскрешая мельчайшие подробности зловещих событий того давнего июньского вечера. Казалось, я вновь явственно слышу лязг оружия, отрывистые команды, мерный рокот мотора грузовика. Огляделся вокруг. По какой улице поехала тогда черная машина? Может быть, в сторону вокзала или к морскому бульвару, а может быть, через центр города?

Именно тогда я твердо решил восстановить подробности исчезновения наших боевых товарищей. А ночью в гостинице, стоя у открытого окна и любуясь лунной дорожкой на морской глади, я задавал себе все новые и новые вопросы. Больше всего меня волновало преступление, совершенное фашистами в ночь на 2 июля 1944 года: тогда ими были расстреляны и погребены в общей могиле двадцать три патриота. Только за десять дней, с 22 июня по 2 июля, головорезами из третьего бургасского батальона жандармерии было казнено тридцать два человека.

Задуманное представлялось мне достаточно простым делом. Раздобуду список всех тех, кто участвовал в облавах, расследованиях и казнях, встречусь с ныне здравствующими из них, расспрошу их, затем обобщу услышанное — и передо мной будет ясная картина.

В учреждениях, где, по моим представлениям, мне могли помочь, люди встречали меня любезно, внимательно выслушивали, но никакого списка предоставить не могли. Его просто не существовало. Никому не пришло в голову составить такой список в первые дни после победы. Поэтому-то и затерялись живые свидетели и участники преступления. Людям старшего поколения, конечно, было известно о жестокой расправе над патриотами, но уже почти забылись имена тех, кто в ней участвовал, стерлись в памяти подробности. Ну а молодежь знала и того меньше. А именно ради нее я хотел восстановить события тех дней.

Долго рылся в архивах. Читал и перечитывал сотни документов — обвинительные акты, показания, протоколы судебных заседаний и донесения. И постепенно начала вырисовываться штатная структура бывшей административно-полицейской системы Бургасской области. Многое стало мне известно и о деятельности полиции и жандармерии в 1944 году. Узнал я и о роли командующего третьим армейским округом генерал-лейтенанта Христова: именно его подпись стояла под приказом № 26 от 10 мая 1944 года. Кое-что узнал и из архива третьего дивизионного района, которым командовал генерал-майор Георгий Младенов. Этот фашиствующий сатрап, недовольный некоторыми положениями приказа своего начальника, уже на следующий день, 11 мая 1944 года, издал свой собственный, еще более жестокий, приказ № 20.

Все собранные мною материалы, несомненно, представляли значительную ценность. Попав в руки ученого, они могли бы послужить основой для написания исторического очерка. Но моя цель заключалась в другом. Чтобы достичь ее, мне было необходимо установить прямой контакт с непосредственными участниками преступления. Мне нужны были живые свидетели, а не только бесстрастные документы. Разумеется, главных виновников давно постигла суровая кара. Остались только их показания — сухие и неполные. Каждый из них, стремясь выгородить себя, пытался всю вину переложить на другого. «Я лишь выполнял приказы моих начальников» — этой фразой пестрят показания всех палачей, запятнанных кровью патриотов. Рядовой жандарм убивал, потому что так приказывал ему офицер, его начальник. Офицер командовал расстрелом, выполняя приказ генерала, своего начальника. Генерал издавал жестокие приказы, потому что получал соответствующие указания свыше…

В конце концов мне удалось составить список людей, которые в той или иной степени были причастны к массовым расстрелам или знали об их подготовке. «Ты приезжай поскорее, — торопил меня по телефону мой бургасский приятель, — а остальное предоставь мне».

Уже в самолете на пути в Бургас я обдумывал вопросы, которые собирался задать моим будущим собеседникам. Кое-что записывал для памяти в блокнот: «Кто отдал приказ о расстреле патриотов? Кем определено, кто именно из арестованных будет казнен? Сколько жандармов и полицейских участвовало в расстреле? Кто из участников преступления жив и поныне — их имена, фамилии, адреса? Ваше участие?..»

Еще раз перечитав вопросы, я зачеркнул все написанное. Наивно было полагать, что найдется человек, который охотно расскажет о преступлении, в котором он принял участие, пусть даже подневольно, подчиняясь приказу, или хотя бы как наблюдатель. Да и избранный мною метод до известной степени походил на следствие. Необходим был явно другой подход. Может быть, разговор следовало начать так: «Я знаю, что вы не виноваты. Поэтому народная власть и не привлекла вас к ответственности. Но наш народ должен знать о преступлении, которое совершили ваши бывшие начальники из полиции и жандармерии. И самое главное — пусть станет известно, как держались во время казни наши товарищи. Постарайтесь вспомнить, что они говорили, какие слова были их последними словами…» Да, так, пожалуй, будет лучше. Может быть, даже сядем за стол, выпьем по стакану вина, а там, глядишь, и беседа завяжется. Постараюсь быть приветливым, дружелюбным. Но стоп! Смогу ли сохранить самообладание, разговаривая с человеком, на котором лежит хотя бы частичная вина в смерти моих боевых товарищей? Пожалуй, нет смысла пытаться проиграть все заранее. Ситуация подскажет…