Михаил Керченко - У шоссейной дороги

Почему-то стало обидно, что в эту минуту я не в светлом зале, не рядом с Мариной, а здесь, за стеной, на пустынном тротуаре, словно отвергнутый всеми, словно меня умышленно кто-то не пустил на концерт, закрыл передо мной двери. Чувство горечи разрасталось. Ну что ж, веселитесь! Будьте счастливы! Мне не привыкать одному. Переживу… Я, слава богу, уже испытал, почем фунт лиха и… ничего, вытерпел, выжил и теперь обойдусь без этого концерта. Веселитесь.

Я отрицательно покачал головой и пошел прочь.

Недалеко от Дома культуры в безлюдном переулке, по которому женщины обычно ходят на реку за водой или стирать белье, растут старые-престарые тополя. Раньше под ними стояли скамейки. Там мы встречались с Мариной. Я свернул в переулок, присел на скамейку. Было тихо. На небе в волнах дымчатых облаков все так же легкомысленно скользила светлая луна. Надо мной беззаботно шелестели тополя. Ни души вокруг.

Но вот я слышу чьи-то шаги. Из-за тополей на дорожке показалась стройная девичья фигура в белом платье. Она!

— Марина! — кричу обрадованно.

Она кинулась ко мне.

— Ну, здравствуй! — улыбнулась. — Вот мы и встретились наконец-то. Ты почему ушел?

— Ну что за встреча на людях? — я привлек ее к себе. — Ну-ка, дай я посмотрю на тебя. Присядем. Однако ты изменилась. От тебя так и пышет энергией.

— Ты всегда был склонен к преувеличению, Ваня! Я прибежала на минутку, чтобы взглянуть на тебя. Мне еще надо выступать. Пойдем в Дом культуры. Ну, быстро, — тянула она меня. — А то я опоздаю. Нехорошо.

«Ну вот, — подумал я, — для нее главное — концерт», — и тяжело вздохнул.

— Я не могу туда в таком костюме.

— Что особенного? Я выступлю и уйдем. Потом хоть до утра вместе. — А что, у тебя нет хорошего костюма?

— Нету, Марина — сознался я. — Неудобно, тебя все знают и вдруг я рядом в таком одеянии. И потом меня ждет подвода. На пасеку поеду. Мне надо быть там, — выдавил я с чувством досады на самого себя.

— На па-се-ку? Ах, да… Дядя Дима говорил, — отпустила она мою руку. — Ты уже успел устроиться? — Она помолчала. — Тогда вот что… Завтра приеду к тебе с дядей на машине. Там обо всем поговорим. Хорошо? Мне так не хочется уходить!

Она прижалась ко мне тугой девичьей грудью, коснулась губами моих губ и побежала прочь. Мне хотелось лететь за ней.

— До свидания! Не обижайся. До завтра! Жду тебя на пасеке. Обязательно приезжай…

Я снова присел на скамейку, думая о Марине. Как она похорошела! И косу не остригла. Сейчас это редкость. А может все же пойти на концерт? Нет, лучше увидимся завтра. Завтра…

Я нашел Хайдара лежащим в ходке на сене все в той же позе.

Он крепко спал. Я разбудил его и спросил:

— Ты уже переговорил с дядей Умербеком?

— Нет. Он еще не пришел. Ты почему быстро вернулся? Я задремал, завтра рано надо скот выгонять на пастбище…

Я промолчал. Хайдар сложил в короб разбросанное сено, отвязал лошадь, мы поудобнее сели и поехали. Почти весь обратный путь молчали. Дорога теперь казалась мне длинной и скучной, и уже ничто не притягивало взгляд, не радовало. На пасеке он, прощаясь, похлопал меня по плечу:

— Не грусти. Она очень замечательная девушка, я знаю.

Чудак! Как будто я этого не знаю.

Меня разбудил шум пригородного поезда. На заре воздух холоднее, чем днем, и звуки слышны лучше. Над озером висел туман. Прибрежные камыши прятались в белесой дымке. Не видно было ближних островов. За лесом, на пригорке, горело небо. Через полчаса на краю земли показалось солнце — огромная красная сковорода. Хоть карасей жарь. Под ложечкой сосало. Хотелось есть.

Из-под причудливой березовой коряги вылез Адам, потянулся, зевнул, показав мне розоватый влажный язык. Я спустил его с цепи и отправился к озеру. На берегу у причала стояли две лодки. Я разделся и, поеживаясь, ступил в воду на крепкое песчаное дно.

Адам подошел к закрайку озера, полакал воду и уставился на меня: что, мол, будешь делать? Я бултыхнулся и поплыл. Адам заскулил, бегая по берегу, потом залаял. Ему хотелось искупаться, но он боялся воды. С пригорка, ковыляя, спустился Кузьма Власович. Он уже приехал и распряг лошадь.

— Ну, как ты тут ночевал? — спросил, постукивая деревяшкой.

— Хорошо, Кузьма Власович.

Я не сказал ему о ночном побеге в город. Он зашел на жердяной помост, снял картуз, умылся. Лицо не вытер. С усов падали светлые капли. Адам вертелся у его ног.

— Ну, чего ты, дурень? Айда накормлю.

У пасечного домика Кузьма Власович извлек из короба маленький транзистор, несколько газет и книги.

— Это Тоня прислала тебе, чтоб не скучал.

Я присел на чурбак, настроил приемник. Зазвучал голос певца:

Я слушал, думая о Марине. Самая интересная в нашем городе девушка: развитая, начитанная, скромная, поет, рисует. А у меня какие достоинства? Нелепый случай перевернул всю мою судьбу…

Я снова взглянул на газеты и книги и вспомнил о Тоне. Милая, заботливая женщина! Видно, никуда не уйдешь от человеческого сердоболия. Тебя найдут всюду — в пустыне, в тайге, под землей, черт возьми, найдут и навяжут свое сочувствие, сострадание. Тебя будут жалеть, оберегать от каких-то случайностей. «Тоня прислала, чтоб не скучал». Она решила, что я здесь буду скучать. Видите ли, я одинок, в лесу, как медведь, вдали от городской суеты, сутолоки, непременно должен скучать, хандрить. И вот она посочувствовала, пожалела меня и прислала несколько развлекательных вещиц. Я невольно стал ее должником: очень тронут ее вниманием и, конечно, должен теперь как-то отблагодарить. Обязан! Но у меня, кроме ветра за пазухой, ничего нет. Разве что отправить ей букет полевых цветов.

Я развернул «Правду»: «Мир сегодня», «Вьетнам в огне», «Смелые удары патриотов». «Убийцы в мантиях ученых». Война, война! Война в Азии. Военные вспышки на Ближнем Востоке, неспокойно в Африке…

— Ты вот что, Иван Петрович, — прервал мои думы сторож. — Разведи костер, кипяти чай, а я пойду сети проверю.

Он надел брезентовую робу, натянул резиновый сапог, снял с большого гвоздя на стене сухие сети, положил на плечи весла и заковылял к озеру.

Я насобирал в березняке сухих сучьев, пней и разжег костер. Недалеко улегся Адам, поглядывая на летящие вверх искры. Я налил из фляги воду в чугунный котелок, повесил его над костром и снова вспомнил про газету и про войну. И мне показалось, вернее, я еще раз особенно ясно понял в эту минуту, как дорог мне мир и вот этот костер с чугунным котлом, и собака Адам, и Кузьма Власович, ушедший ловить рыбу, и цветы на лугу, и одинокий голос кукушки, и Марина. Дорого все на свете. Только бы не война, не дикая смерть людей. Пусть каждый новый день приносит душевное спокойствие. Как прекрасна эта тихая пасека, и благословенна работа на мирной земле!