Поль Сидиропуло - Костры на башнях

И ему не терпелось поскорее оказаться в постели. Он снова налил себе вина, выпил, потом разделся, лег с нею рядом, но лежать неподвижно на спине долго не смог.

«Что — голова кружится?» Она понимала, что происходит сейчас с Амирханом, и с нею в первые дни, когда перепивала, творилось то же самое — потолок надвигался на нее, подступала нестерпимая тошнота. Она вставала, шла в туалет, чтобы освободить желудок от муторной тяжести. И только потом засыпала как мертвая. Сейчас и с ним должно произойти то же, что и с ней. Или мужчины крепче, привычней к пьянке? Нет, Амирхан не такой. Он никогда не напивался, как теперь. Он пил, как европеец, чуть-чуть. Вино обязательно должно ударить ему в голову.

Он лежал, напряженно посапывал. Она же крепилась, чтобы не уснуть, увидеть, когда же он бросится во двор: должно же, в конце концов, затошнить, и он обязан испытать все муки, через которые заставил пройти ее…

И все-таки она дождалась. Он встал и, налетая в темноте на стулья, убежал в коридор.

Саниат, довольная, усмехнулась, повернулась на бок, лицом к ковру, который висел на глухой стене, и мигом уснула.

Она проснулась от неприятного ощущения: что-то холодное настойчиво липло к ней, Саниат отчаянно и молча отталкивала его, но у нее не хватало сил, чтобы с ним совладать. Распластав ее на кровати, Амирхан в отместку за все надругался над женским телом. Зверь! Зверь! Он никогда подобного не позволял себе с нею, а сегодня, похоже, скинул с себя притворную маску, чтобы показать, на что способен, каков есть на самом деле. Зверь! Лютый, ненавистный. Страдая телом и душой, она стонала и плакала от боли и обиды, но он упорно не замечал ее страданий…

Кто-то громко постучал в деревянные створки ставни. Амирхан утихомирился. Посмотрел на Саниат так, будто заподозрил ее в каком-то заговоре. Потом встал с кровати и скрылся в темноте.

Вслед за ним встала и Саниат. Она взяла со стола острый кухонный нож, сунула под подушку. И легла в постель, укрывшись теплым одеялом. Стало знобить, она дрожала, непонятно от чего больше — от холода или боли, или от предчувствия того, что может произойти с минуты на минуту.

Пришел Хизир, закутанный овчиной, из-под папахи, глубоко посаженной на маленькую голову, торчал тонкий хитрый нос.

— Немцы тикают, — сказал он глухим бесцветным голосом.

— Знаю. Уйдут и придут, война есть война. — Амирхан смотрел на полуночного гостя недовольными мутными глазами. — Где есть день, бывает и ночь.

— Говорю к тому, что утром придут наши… то есть красные, — поправился молла.

— Если есть где спрятаться — прячься. Надо переждать какое-то время. Думаю, недолго оно протянется, — заметно нервничал Амирхан, как ни пытался это скрыть.

— Не думал я, что немцы побегут назад.

— Не болтай попусту. Они решили применить новую тактику. Предпримут наступление в другом месте.

Молла обреченно кивнул.

— Как быстро все поменялось, — сказал он и ушел.

Амирхан вернулся к кровати. От растерянности он не снял старое пальто, которое набросил на себя, когда выходил открывать дверь. Теперь зло забросил пальто на спинку стула. Ложиться спать, однако, расхотел. В темноте отыскал на столе бутылку — на дне еще оставалось немного вина, — выпил из горла и кашлянул.

Тотчас обожгла тревожная мысль: и чего это молла приперся? Только ли для того, чтобы сообщить ему о том, что немцы дают деру? Амирхан знает о том и без него — не секрет. Стало быть, не это привело сюда Хизира. Что же? Что-то очень подло бегали туда-сюда его хитрющие глазки. Не иначе какую-нибудь подлость затевают против него собачьи дети! А молла явился разнюхать, здесь ли Татарханов проводит ночь.

— Ты спишь?

Она молчала.

— Ладно, спи. — Он стал одеваться.

Одевшись, вышел во двор, постоял у калитки, прислушиваясь к ночной тишине. Кажется, никого.

Амирхан услышал за собой шаги, когда был уже у площади, на которой совсем недавно встречали хлебом и солью немцев. Он поспешил свернуть в подворотню одного из домов, прижался к стене. Здесь и дожидался преследователей.

Среди идущих по другую сторону улицы людей Амирхан узнал бритоголового — тот шел впереди остальных, делая большие торопливые шаги. Узнал и сухопарого. В ватаге не было моллы. Хизир сделал свое дело: разведал, на месте ли Татарханов. А в остальном, очевидно, ему позволили не участвовать.

«Собачьи дети! — выругался про себя Амирхан. — Бараны безмозглые. Это вы меня хотите схватить и передать красноармейцам? Надеетесь, это убережет вас от наказания? Ну, расправились? Да таких, как вы, я в бараний рог скручивал. Продажные людишки. Родную мать продадут — и «ах» не скажут, и аллаха не побоятся».

Долго и настойчиво стучал Амирхан в ставни, но никто не откликался. Он выбился из сил, проголодался, спешил до ночи добраться к своим, ему хотелось домашнего тепла, горячей пищи, близких людей, но, оказывается, никому он не нужен, и пускать его, по-видимому, не хотят. Он стучал обозленно и громко, однако никто не откликался, не открывал ему дверь. Нехорошее предчувствие охватило Амирхана: что бы это значило? Куда все подевались?

Наконец он решил пробраться во двор. «Мадина и Чабахан остались одни, — рассудил он, — время уже позднее, опасное, боятся открывать, притихли, голос не подают — мало ли кого может ненароком занести». Он смерил взглядом высокие ворота, забор — их явно ему не осилить.

Татарханов направился к соседнему забору — он пониже, и его осилить будет нетрудно. А от них, от соседей, перебраться затем во двор к своим и того проще. Для начала, чтобы не попасть впросак, Амирхан заглянул через щель внутрь двора. Ни людей, ни собаки не видать. Безлюдно и на глухой улочке. Кому охота в такой поздний час выходить из дому: холод, снежно кругом, крепкой выдалась в этой году зима, как нарочно, чтобы попугать немцев.

Амирхан перелез через забор и, озираясь по-воровски, направился к невысокому штакетнику, отделяющему двор Татархановых от соседей. Он покосился на темнеющий под ним сугроб и задержался ненадолго, как перед сложным препятствием. «До каких пор я буду шастать по чужим дворам, снова и снова прятаться от людей?!» — подумал Амирхан с горечью.

Корка, образовавшаяся на сугробе, сразу же треснула под ногой, и он провалился по колени в снег. Как ни старался, все-таки выпачкался, прежде чем оказался во дворе своих родственников. Первым делом решил отряхнуться от грязи, а уже потом пробираться в дом.

Дверь на веранду была закрыта. Амирхан забарабанил кулаком так, что стекла задребезжали. Дом продолжал молчать. Неужели никого нет? Все, что ли, как Азамат, разбежались? Как крысы с корабля… Но какой смысл? Мадина и Чабахан чего бояться? Разве только из-за сына? Да что они могут знать? Или натрепался дурак-племянник?