Поль Сидиропуло - Костры на башнях

Она долго мылась под умывальником, а ей все мерещилась кровь, и она никак не могла отмыться…

Рано утром Таня была уже у Татархановых. Ей не пришлось стучать: в доме, должно быть, уже встали — калитка была открыта настежь. Таня вошла во двор. И дверь веранды тоже была открыта. Однако, перед тем как пройти внутрь, она все-таки постучалась и громко спросила:

— Можно к вам?

Никто не ответил.

— Есть здесь кто? — Таня подождала еще немного и нетерпеливо шагнула внутрь.

Но вскоре опрометью выбежала во двор.

— Помогите! Помогите! — кричала она.

К штакетнику приблизилась соседка.

— Что случилось? — испуганно спросила пожилая женщина.

— Тетя Мадина повесилась.

«Дорогой отец! Не знаю, решусь ли когда-нибудь отправить тебе эти свои горькие записи, либо продержу их при себе до поры, точнее, до лучших времен, если таковые когда-нибудь еще наступят. Я пытался не раз себя проверить: может быть, я не прав? И убеждался в том, что это не так.

Поверь, отец, мы сделали все, что было в наших силах, и были при этом предельно искренними, исполнительными. Упрекнуть нас в обратном никто не посмеет. Пусть тебя не удивляет мое категоричное утверждение. Прозрение порой наступает мгновенно.

Суди сам. Мы учли и ваш опыт. И ваши ошибки пытались исправить — были предельно дипломатичны (правда, не все и не всюду это понимали в должной мере): и приближали туземцев к себе, и обещали им золотые горы, и пытались расколоть народы Кавказа, и настраивали их против русских, и угрожали, и хвалились, грозно пуская в ход передовую технику… Все! Все пытались использовать. Ничего не вышло. Почему? Скажу, отец. Можно покорить тело, как сказал один философ, но душу — никогда!

Тебе, очевидно, покажутся странными не свойственные мне заключения, но не спеши осуждать меня и отвергать мои слова. Еще недавно и меня возмутили замечания одного моего приятеля, известного нашего альпиниста, который вдруг решился открыть суровую правду. Сказал он примерно так: в горах мы проиграли. Кто знает, что будет на равнине. Думаю, то же самое. Да напади кто на Германию, неужели не встали бы на ее защиту все как один?! Вспомни, когда напал Наполеон… Как тебе известно, в дальнейшем это послужило поводом для объединения разрозненных германских земель.

Что же, огромная Россия отдаст себя на растерзание? Глупо, согласись…»

Каждое слово последнего письма сына Конрада жгло родительское сердце незримым огнем. «Что же это, боже? — дрожащими губами спрашивал у самого себя Вильгельм Эбнер, поскольку не осмелился бы задать эти вопросы другим даже в таком состоянии. — Как же могло такое случиться? Одно восторженное письмо Конрада следовало за другим… И все мгновенно рухнуло, как в пропасть. Поверить трудно. Невозможно! Ужель это не сон, а явь?» Ужель он, Вильгельм Эбнер, не избавится от кошмарного сна?

Дежурный офицер вот уже часа полтора обзванивал, называя закодированные наименования частей, искал главный пост. Одни отвечали короткое «нет», другие обещали помочь связаться и искали, третьи сердито спрашивали: кто просит? И тогда дежурный офицер, покрываясь густым румянцем, вновь и вновь объяснял, что просит отставной генерал господин Эбнер.

Вильгельм сидел напротив дежурного в небольшом помещении военной комендатуры, он сутуло склонился, напрочь лишившись былой военной выправки. Топорщились поредевшие седые волосы, глаза застыли в безумном ожидании.

— Господин генерал, — обратился дежурный к нему, — возьмите трубку. Сейчас будете говорить.

Вильгельм схватил трубку и поспешно заговорил:

— Алло! Эвальд, это я, Вильгельм. Вильгельм Эбнер. Прости, что отрываю от важных дел. У меня несчастье. Невосполнимое горе… Я потерял единственного сына. Погиб Конрад. Мне нужен самолет… Я должен отправить сына на родину. Что? Алло! С кем я говорю? Штаб? Какой штаб? Мне нужен господин Клейст. Да, Эвальд фон Клейст! Что же вы мне голову морочите. Соедините меня немедленно! Слышите! Немедленно!

Эбнер продолжал еще какое-то время сдавливать трубку, потом передал дежурному.

Офицер стал решительно выговаривать невидимому собеседнику:

— Послушайте, что это вы там напутали? Я просил соединить с команд…

— У тебя голова на плечах? — грубо оборвали его.

— Но… — Дежурный будто поперхнулся. — Вы обещали соединить с командующим. Где он?

— Откуда мне знать! — кричали в ответ. — Наверно, снимает с кого-нибудь очередную шкуру. Так что не советую искать.

— Но… — назойливо надоедал дежурный. — Случай такой… Алло! Алло! — Очевидно, тот повесил трубку. — Простите, господин генерал, — обратился он к Эбнеру. — Я еще попытаюсь. Не уходите далеко. Я вас позову.

— Понимаю… Клейсту теперь не до меня. Мы решительны и смелы только когда наступаем…

— И все-таки я попытаюсь отыскать его. — Дежурный оказался из числа людей напористых.

Генерал Эбнер вышел на улицу, надоело сидеть на одном месте в ожидании, решил пройтись, пока дежурный будет пытаться отыскать Клейста. «Неуловимого нынче», — с горечью подумал Вильгельм. Минут через пять он встретился с главврачом медчасти — знаменитый профессор Бауэр, светило медицины в глуши кавказских аулов.

— Господин генерал, судя по всему, вам еще не удалось связаться с начальством? — заговорил доктор Бауэр с сочувствием.

Эбнер развел руками.

— Увы, господин профессор.

— Жаль. — Медик потрогал в задумчивости подбородок.

— Подождем еще немного. Может быть, смогу еще связаться. — Личное горе сделало Вильгельма добрее, внимательнее к другим.

— Денька два еще можно подождать… — обронил профессор Бауэр.

Несколько часов назад, когда доктор узнал, что Вильгельм Эбнер намеревается отправить сына в цинковом гробу на родину, напросился:

— Господин генерал, если вы сможете раздобыть самолет, то у меня огромнейшая просьба. Нужно очень срочно отправить в Берлин тяжело раненного. Его должны посмотреть наши специалисты. А самое главное — там условия другие, сами понимаете. Я здесь могу в лучшем случае ампутировать ногу. — Главврач перехватил недоуменный взгляд Эбнера и решил объяснить, о ком идет речь: — Вполне возможно, раненый вам знаком. Личность известная. Карл Карстен, наш знаменитый альпинист.

Вильгельм скупо кивнул.

Шли части, проезжали машины, на дорогах то и дело образовывались заторы: отступали немцы не столь организованно, как наступали. Некоторое время генерал и доктор смотрели на этот поток с болью в сердце, а потом профессор горько пошутил:

— «Эластичная оборона и планомерный отход»… За этими формулировками наше начальство намеревается скрыть от солдат истинное положение дел на фронтах.