Юрий Мещеряков - Панджшер навсегда (сборник)

Вкусно хрюкнув и чуть сморщившись, Петрович опрокинул кружку.

– Вот так-то, а жить, оказывается, можно.

– Хорошо пошла? – Савельев сочувственно усмехнулся.

– А то! Ты-то все энтим голландским лимонадом разминаешься, думаешь, проку в газах много. А это натуральный продукт.

За дверью штаба батальона раздался шум. Коротко стукнув для приличия, в дверь влетел Чернецкий.

– Разрешите, товарищ подполковник!

– Ну?

– Минометный обстрел! Разрывы в районе шестой роты, штаба полка и санчасти.

Командир шестой роты на связь вышел.

– Начальника связи сюда, давай, действуй! Начальник штаба, батальону занять позиции и укрытия по боевому расчету, огонь не открывать, стоять на дежурном приеме! Петрович, а ты давай к своим и присмотри за этими охламонами из хозвзвода.

– Есть, товарищ подполковник. – Зампотех, шумно дыша, почти скатился по глинобитным ступеням штабного крыльца и привычно засеменил вниз по тропинке, к парку боевых машин батальона.

Над его головой прошелестела мина, и где-то в стороне, за голыми деревьями раздался негромкий хлопок разрыва. Зампотех инстинктивно присел, и теперь уже с другой стороны в стену штабного дувала, из которого он только что вышел, воткнулось несколько тяжелых пуль ДШК. «Ну, ни хрена себе, сходил за спичками. – Пригнувшись, он добрался до большой чинары, залег среди ее узловатых корней. – …Присмотри за охламонами… Ага… Кто бы еще за мной присмотрел».

– Товарищ подполковник, старший лейтенант Мамаев…

– Связь с «962»-м есть?

– Да, он уже выходил на связь. Приказал огонь не открывать, ждать указаний. Я подтвердил прием. Товарищ подполковник, «Дрозд» на связи.

– Слушаю тебя, «Дрозд».

– Разрешите двумя орудиями поработать по хребту выше десятого поста.

В это время еще одна длинная очередь прошла над головой зампотеха, полоснула по стене штаба, по крыльцу, задела край оконной рамы, разбив стекло. Савельев, Мамаев, усыпанные мелкими брызгами битых стекол, отскочили к противоположной стене, присели, Усачев слетел со стула в обнимку с радиостанцией, во дворе закричал раненый солдат.

– Разрешите открыть огонь…

– «Дрозд», наблюдай в своем секторе. Бьет ДШК, – сухой гортанью прохрипел комбат, – жди указаний.

Пулемет стрелять перестал, за дело взялись БМП шестой роты, зампотех это слышал и спокойно встал из-за чинары. На подходе к парку он увидел место, где разорвалась мина, рядом с воронкой лежал раненый боец из минометной батареи, а вокруг него собрался почти весь хозяйственный взвод.

– Что столпились? Это вам не цирк! Всем – в укрытие! Раненого – в укры… – Зампотех не договорил, в трех-четырех метрах от солдат разорвалась еще одна мина, всех смело ударной волной и осколками. – Это не охламоны, это – стадо баранов! – в бессильной ярости закричал зампотех, схватил подвернувшегося под руку бойца, у которого соплей было больше, чем ссадин. – Марш в санчасть! Доктора сюда – срочно! Бегом! Мать твою…

Минометный налет кончился. Как всегда, короткий, неожиданный, злой, на этот раз он стоил полку одиннадцати раненых, десять из которых пришлось на второй батальон. Одиннадцатой стала Надя – полковая маркитантка. Усачев стоял у разбитого окна и сквозь ветви еще голых деревьев смотрел вслед своим раненым, которых все по той же тропе уносили в сторону санчасти на носилках.

– Опять по шестой роте ударили. Как обстрел, так им обязательно достается. «Духи» определенно пристрелялись.

– Им не просто достается, похоже, что с них всегда начинают, – добавил начальник штаба. – Рядом с казармой шестой роты лежит огромный валун. Я думаю, что они его используют как ориентир и первую пристрелочную мину отправляют по нему, а потом разбрасывают остальные мины по всему полку, как придется.

– Резонно. А если так, то им и дальше будет доставаться при каждом обстреле.

– Тут никому мало не покажется, только есть одна маленькая деталь. – Савельев хитро прищурился. – Сколько было обстрелов, сколько мин разорвалось, одна даже в крышу казармы угодила, а в роте ни одного раненого.

– Везение.

– Вот бы всем так везло.

– Знаю, любишь ты шестую, свою бывшую.

– Это не важно. – Савельева вдруг передернуло, он вспомнил, как в декабре направил эту роту по голому полю под огонь снайпера, как ротный не хотел выполнять приказ. – Важно, чтобы во всем существовал порядок. Там, где есть организация службы, меньше потерь. Не верю я ни в везение, ни в случайность.

– Весна – это призрачный образ надежды.

– Почему «призрачный»? Нереальный, что ли? Я думаю, что все наши надежды реальны, как плоть и кровь.

– Хорошо, скажем по-другому. Весна – это сказочный образ надежды. Весной Малика, словно персик, сладка.

– Надо же, стихи? Может, у кого-то из присутствующих и крылышки есть? – Она бросила на Ремизова удивленный взгляд, а он притворно оглянулся за спину.

– Все возможно. А вдруг я приобщен ангельской крови?

– Следи за словами, я Пегаса имела в виду. – Ее чуть развеселило, что он легко поддался игре, и назидательно продолжила. – Не зли судьбу и, вообще, не завышай самооценку.

– Я и не завышаю. Так… – Он посмотрел на нее исподлобья, взвешивая, стоит ли рассказывать, и решил продолжить: – В жизни разное бывало. Я несколько раз попадал в переделки, и всегда везло. Происходило что-то невероятное. Но как бы помимо моей воли. То есть происходило со мной, но я ни на что не мог влиять, меня не покидало ощущение, что кто-то отводит опасность.

Ремизов еще в отпуске, размышляя о своей короткой жизни, насчитал четыре случая, когда сам висел над пропастью, а его жизнь – на волоске. И все это прежде, чем увидел первого «духа». Размышляя по поводу этих и других злоключений, он тогда так и не решил, считать ли это новым рождением или, наоборот, тревожными звонками, и никому прежде не рассказывал. И вот сейчас перед ироничными глазами Малики ему никак не удавалось ясно выразить свои мысли. Как рассказать про жизнь, которая ногтями вгрызается в трещины камней, не желая сдаваться? Наверное, никак. И еще он помнил, что такое настоящий страх.

– Значит, невероятное? – Об этом Малика слышала раньше от Усачева и улыбнулась уголками губ.

– Не смейся, я правду говорю. Были случаи, когда времени не было даже на мысль, а тело делало нечто точное, просчитанное. Оно действовало само, на уровне рефлексов, и безошибочно. Понимаешь, это как сон о чужой жизни.

– Фаталисты говорят, это судьба. Но если ты хоть чуть-чуть веришь в Бога… – Малика не стала продолжать, в этой неоконченной фразе уже собралось так много смысла, что он переливался, как вода через края чаши.

– А если чуть-чуть верю, то, значит, меня кто-то хранит?

– Ничего это не значит. Богу все равно, веришь ты или нет, он делает свое дело.