Юрий Мещеряков - Панджшер навсегда (сборник)

– Денисов, я как-то об этом не думал.

– Что тут думать. Стреляешь из автомата, видишь цель, попадаешь. Здесь цель не видишь. Только координаты. Точка на карте, и вдруг – попадание. И потом, когда ходили на Мишинксанг, я такие системы видел! «Ураган», «Смерч». И потом… – Сержант глубоко и сосредоточенно затянулся дымом сигареты. – И потом это настоящая мужская работа. Кто-то ведь должен и Родину защищать. Мне теперь ничего не страшно. Я вот только минометчиком не хочу быть.

– Вот такие у меня служат сержанты, – чуть позже, когда они вернулись к себе в блиндаж, гордился Кондрашов.

– Он награжден?

– Куда там. Тут взводный с пустой грудью…

– Ну свой вопрос ты сам решай, а его я представлю к медали «За боевые заслуги». Ты не возражаешь?

– Возражаю. Лучше бы меня представил.

– Ну тогда давай основания. – Ремизов с иронией приготовился загибать пальцы. – Подготовил координаты плановых целей для артиллерии? Раз. Это хорошая, качественная работа, а у ордена статут есть, там геройский поступок подавай. Продолжай.

– Нечего продолжать. Но за хорошую работу надо хорошо благодарить. – Кондрашов не принял шутку и чуть поморщился. – Чем я хуже других. Вот у вас в пехоте, что ни офицер, то орден. И у тебя тоже.

– Хочешь занять чье-то место? Лучше не завидовать, не угадаешь. А что касается меня, так то по случаю. Да и Савельев похлопотал.

– За меня никто не хлопочет. Представление в штаб армии отправили черт-те когда, все сроки прошли. Ни ордена нет, ни отказа.

– Я бы с радостью, но это не моя компетенция. Ты – офицер. Все зависит от комбата. И вообще, если представление на «Красную Звезду» оформляли, надо только дождаться. Мои представления на награды для солдат два раза не проходили и оба раза возвращались с резолюцией. Оформляли заново. И все прошло.

Они все служили и служат своей великой богине – войне. Кто в качестве неприступного самоотверженного гвардейца-телохранителя, кто в качестве героя, не знающего преград, которого не устрашит и сама смерть. Война как единоборство, как открытый поединок, чиста. Есть тот, чей голос, голос глашатая на лобном месте, возносит к умам ее жестокие указы, зовет к победе, к отмщению, есть и другой, кто до поры прячется в толпе за спинами людей, слушает воинственные крики или робкий ропот, целует избранного на великий подвиг. И лишь тридцать сребреников, эта древняя пайса, нечаянно звякнут в его кошеле, выдав настоящее лицо предателя. Некоторым достались роли рабов и жертв своей богини, но они тоже у нее на службе, они тоже ее апостолы. Им всем, каждому дали по чистой странице, а кому-то больше в новой книге – новой Библии, где они напишут свое громогласное, торжественное или жалобно-просительное аллилуйя!

Война ведь еще только начинается.

Когда Ремизов узнал, что первый батальон в полном составе вышел на операцию, его неожиданно посетило чувство тайного удовлетворения: не все коту масленица. Это чувство испытывал и весь второй батальон, поскольку наблюдал за происходящим с высоты своих постов, под защитой окопов и перекрытий, вооруженный минометами, крупнокалиберными пулеметами и даже зенитными установками с большой плотностью огня. Первому батальону никто не желал тяжких испытаний, но, если бы месяц назад эти подразделения не поменялись ролями, место в колоннах на отрогах Хисарака сейчас занимали бы роты и взводы второго батальона.

Хворостовский, когда второй ротный ушел в отпуск, остался исполнять его обязанности. Лейтенанта не пугала ответственность, наоборот, ему казалось интересным и важным после долгого сидения на посту попробовать свои силы, почувствовать себя серьезным командиром, а не подмастерьем с педагогическим уклоном. То, что ему доверял лично замполит полка Литвинов, только окрыляло молодого офицера.

Комбат Стрешнев доверял ему меньше, считал, что этот замкомроты больше бы подошел на должность замполита, слишком возится он с людьми, уговаривает их, нянчится, вместо того чтобы требовать и добиваться выполнения своих приказов. Молодой, конечно, азартный, а эти его фразы только чего стоят: «Советские люди – интернационалисты», «Мы несем свободу братским народам», «Мой взвод – мой школьный класс». Идеалист, одним словом. Назначая его на месяц ротным, он и хотел закалить характер офицеру, показать ему истинный масштаб службы, а заодно и убедиться в его готовности командовать. Вторая рота шла в замыкании батальона, прикрывая тыл, от нее не зависело выполнение основной задачи.

С утра батальон углубился в Хисарак, ущелье напротив Рухи, а потом повернул на восток, поднимаясь к крестообразному пересечению двух высоких хребтов. Прошлой осенью Усачев, а с ним и рота Ремизова много исходили здесь троп, а для Стрешнева и Хворостовского эта операция была одной из первых в службе. До «креста», высоты 4005, не дошли, в первый же день выйти на такой уровень не смог бы никто в полку. Ближе к закату комбат приказал второй роте остановиться на удобной площадке, прикрытой скалистым гребнем, батальон же продолжил движение дальше вверх, рассредоточиваясь для расположения на ночь.

Моджахеды, воины ислама, вышли из заката, как тени, черные на розовом. Шли спокойно, неспешно, широко, плотным строем навстречу роте, занявшей оборону у гребня. Это они хозяева гор, скалистых кряжей, островерхих хребтов, зеленых долин и жемчужных ручьев, и они знали, что делали, и даже не пытались прикрыться камнями. Они совсем потеряли страх, как будто прочитав мудрую книгу жизней и будучи уверены, что сегодня их ожидает успех и горячий плов, а завтра – хороший бакшиш от Ахмад Шаха. Хворостовский окаменел, увидев накатывающую на роту волну, тоскливо засосало под ложечкой, а в сердце проник и сковал его обручем лютый холод. Да, на вторую роту надвигались духи, самые настоящие, бесшумные, строгие, назидательные, о которых раньше он только слышал и никогда не видел так близко, человек тридцать или больше.

– Рота, к бою! Прицел четыре! Под обрез! Короткими…

Перепуганные солдаты неловко валились на каменистую, неласковую землю, ползли в залежи камней, волоча за собой ставшие бутафорскими автоматы, закрывая головы руками. Они слишком легко и быстро представили, что с ними сделают эти страшные, одетые в черные длинные рубахи, заросшие бородами не то люди, не то действительно духи. Солдаты, большинство из которых узбеки, знали, что такое джихад, знали нрав афганцев, своих соседей, знали, как режут баранов, запрокинув навзничь их покорные, обреченные головы.

– Связь! Доложи комбату… «Духи». Много.

Моджахеды интуитивно поняли ситуацию. Они ее схватили на лету, как запах, ноздрями, потому что страх висел в воздухе тяжелой, удушливой тучей, от них же, самодовольных, дерзких, шли мощные волны уверенности и силы. Они чуть рассредоточились, чтобы вести огонь, и начали неторопливо бить от пояса короткими очередями и одиночными выстрелами, приближаясь к позиции второй роты сплошной темной массой.