Юрий Мещеряков - Панджшер навсегда (сборник)

Все, нету деда. Ремизов опустил руки с письмом, мать раньше ничего не писала ему, что он тяжело болен, давно лечится, и в капельках влаги, замирающих в его выцветших ресницах, ни о чем, кроме близкого прощания, не прочтешь. Не писала, чтобы не беспокоить сына своими страхами и бедами, но ведь эти страхи и беды и есть самое важное в жизни человека, все остальное – мимолетная искрящаяся мишура. Из семьи ушел самый старший, патриарх. Чья-то очередь к небесным вратам стала ближе.

После Нового года командира шестой роты в паре с командиром минометного взвода перебросили на усиление на новый пост охранения № 33 с радиопозывным «Одесса». Так он и вошел в обиход, пост, который называли по имени. Он располагался на невысоком хребте, тянувшемся вдоль Панджшера, вдоль дороги между Анавой и Рухой, с его позиций хорошо просматривалось холодное, заледеневшее ложе реки с черной незамерзающей водой. На этом участке дважды практически в одном и том же месте моджахеды сожгли несколько машин полка, погибли люди. И это несмотря на сопровождение колонн боевыми машинами пехоты. Их засады сработали как положено, напор и внезапность почти всегда гарантируют успех. Моджахеды определенно осмелели, стали опытнее, в ответ на наше растущее превосходство в оружии менялась их тактика войны.

С тех пор как в ноябре здесь поставили пост, они на дорогу не выходили, не обстреливали колонны и пост не беспокоили. Свою окопную роль, охрану этих самых проходящих колонн, контроль над местностью, «Одесса» играла хорошо. Но вместе с успокоенностью и вся война в ущелье становилась окопной, словно затертый в горах полк, как и оторванный от него пост, предназначались только для самообороны. Рейдов стало меньше, «духов» – больше, они решили, что гости засиделись в их долине.

– Кондрат, опять мы с тобой вдвоем. Как я от тебя устал.

– Взаимно. Глаза бы мои тебя не видели.

– Опять про Ленинград рассказывать будешь?

– Да пошел ты… – Кондрашов нехотя отмахнулся от своего напарника. – И не Ленинград, а Питер.

– Почему «Питер»? Слово-то хулиганское.

– А ты думал! Это голос рабочих окраин, – гордо произнес коренной ленинградец, то есть питерец, и настоящий патриот Кондрашов. – Ну подумай сам, Ленинград – это такие мраморные, тяжелые бастионы войны. Неприступная твердыня, мощная, как ледокол. Европейский форпост Союза. Цивилизованное, строгое лицо страны. А Питер? Это же романтика, это удальство, это что-то домашнее, близкое, это можно потрогать, обнять. С ним даже выпить можно. Вот так. А ты думал…

Он снова взахлеб рассказывал о великом городе, выискивая все новые штрихи в его портрете, он его обожал, боготворил, и, конечно, не за революционное прошлое, а за то особенное, неповторимое, что делало любого ленинградца причастным к Истории. И Ремизов снова слушал очередную новеллу о чудесных сновидениях из исчезнувшего мира. Когда вокруг только черные горы с заснеженными северными скатами, серое небо с бледным пятном солнца да ветер между ними, воспоминания, даже чужие, согревают. К Москве Кондрашов относился, если говорить мягко, со снисхождением, а если так, как на самом деле, то и пренебрежительно. Далекий от обеих столиц Ремизов с ним не спорил, хотя и не понимал, чем Кремль уступает Дворцовой площади и Адмиралтейству. «Питер – это наше величие, это цивилизация». – «А Москва?» – «Москва – это колбасные очереди и грязь под ногами». «Земляне» – однозначно лучшая рок-группа в мире, и то, что она происходила из Питера, являлось главным аргументом.

– Чем Большой театр лучше Кировского? – Он символ – и только. А разводные мосты на Неве, а Балтика, а Кронштадт, а белые ночи? И вообще, это «Зенит» стал чемпионом, а не «Спартак».

– Кондрат, ты – ненормальный, ты – фанатик. А я никогда не был в Ленинграде. – Ремизов мечтательно вздохнул. – Ну и что ты молчишь? Приглашай в гости.

Новый пост оказался хорошо вооружен, но его расположение внушало командиру роты беспокойство. С другой, южной стороны их низкого хребта, у подножия, лежал заброшенный кишлак Паршар, тот самый, нафаршированный минами. Уже два года, как он обезлюдел, но по утрам по свежему снегу в стереотрубу в нем хорошо наблюдались следы ночных посетителей. По домам, куда такие следы вели, Кондрашов регулярно наносил удары из миномета, это стало хорошей практикой для нового, еще не обстрелянного расчета и хорошим нравоучением для тех, кто эти следы оставлял. От кишлака, петляя и скрываясь из виду за нависающими утесами, уходила на юго-восток узкая долина. Судя по карте, она заканчивалась перевалом, связывающим ее с Хисараком, а дальше – с Малым Панджшером. Тот дальний горный массив ни наши, ни афганские войска не контролировали, а от него лежал прямой путь на Хост и Пешавар. Вот такую коммуникацию перерезал тридцать третий пост.

Хребет, на котором располагалась «Одесса», вверх по течению Панджшера делал две седловины, а потом стремительно и круто поднимался к небу, угрожающе возвышаясь над постом. Близость этой возвышенности к посту позволяла иметь там огневые позиции и с хорошей точностью вести огонь и снайперу, и расчету ДШК. Учитывая соседство опасной горы, Ремизов сразу занялся инженерным оборудованием. Линия окопов не должна совпадать с линией огня снайпера, поэтому она ломалась под разными углами и с каждым днем хоть на пару сантиметров, но становилась глубже. В самых твердых местах, где натыкались на гранит, рвали грунт специальными кумулятивными зарядами, но в основном самой главной ударной силой по-прежнему оставался лом. Лопатой глубже, чем на полметра, копать не получалось. Дальше шла порода, по счастью, хребет в основном состоял из залежей известняка, и лом скалывал куски. Методично, раз за разом. Работали всем постом в две смены.

– Ну что, Кондрат?

– У меня опять кончились мины.

– Прекращай транжирить. У нас должен быть НЗ. Не менее чем на один бой. В перспективе – еще больше. Считай сам, сколько это будет. Что с плановыми целями?

– Четыре в кишлаке и на подступах. Две – на хребте. Должно хватить.

– Дай их координаты полковой артиллерии. Я договорюсь с командиром дивизиона, и мы их пристреляем. Заодно и «духам» намекнем, что здесь все серьезно.

На следующий день, после того как артиллерия прощупала снарядами кишлак, по посту первый раз работал снайпер. «Духи» отреагировали быстро, и знакомство состоялось. Били одиночными, редко. Две пули подняли фонтаны на бруствере, несколько ушли в молоко, еще две с недолетом ударились в камни и рикошетом надрывно пробуравили небеса. Ремизов, как обычно, поднял пост по тревоге, двумя пулеметами и веерами автоматных очередей всего поста прошелся по четвертому ориентиру – уступу черно-серой скалы и выше уступа, где чернел низкорослый кустарник. Снайпер вел огонь с этого направления, но из-за белого слепящего снега его огневую позицию никто не засек. В промежутках стрельбы ротный прислушивался в ожидании выстрела гранатомета, но так и не дождался, хотя расположенные вблизи ориентира завалы камней были его целью, и, что важно, осколки при разрыве способны сделать то, чего не может пуля, – достать цель с ее обратной стороны.