Юрий Мещеряков - Панджшер навсегда (сборник)

– Варгалионок!

– Здесь я, товарищ лейтенант.

– Ты сейчас дежуришь? Я прикорну минут двадцать. Разбуди меня. Часы есть?

– Есть часы. – Но сержант не ушел и, помявшись, продолжил: – Тут такое дело, к вам Молчанов просится, сказать что-то хочет.

– Ему есть что сказать? – Ремизов безразлично вздохнул. – Ну пусть заходит.

Молчанов вошел тихо, как тень, почти вполз. В неярком свете керосиновой лампы ротный рассматривал своего солдата, как он мнет в руках полевую фуражку, как мелкой зыбью дрожат его руки, а по мокрым щекам текут нежданные слезы.

– К чему столько эмоций?

– Простите меня, товарищ лейтенант, я поступил, как последняя сволочь.

– Откуда такая самокритика?

– Я буду хорошим солдатом. Только не пишите домой.

– Я уже слышал что-то подобное от Кобы. Надоедает.

Караульная служба продолжалась, и его рота заступала в караулы все так же через день. Первый батальон в это время занимал посты охранения вокруг Рухи, чтобы ни одна банда не могла близко подойти к расположению полка. Четыре поста выставлялись с южной стороны, пять – с северной, каждый пост комплектовался взводом, усиленным расчетом миномета или зенитной установки. А третий батальон в последние две недели отдувался за всех, ведя активные боевые действия по всему ущелью. Но вдруг что-то случилось в середине июля. В одном из боев третий батальон, нарвавшись в ущелье Хисарак на засаду, потерял убитыми сразу девять человек, стольких же ранеными. Потом, через два дня, еще несколько человек погибло, потом еще… В ущелье начиналась совсем другая война, из вялой, медлительной, она превращалась в активную и хищную, судя по всему, «духов» значительно прибавилось, и они стали дерзкими.

Ремизов, как и его сменщик по караулам, валился от усталости, в какой-то день он даже забыл, что несение караульной службы – это поблажка судьбы. Нет тебе ни рейдов, ни засад в кишлаках и на дорогах, нет этих хладнокровных минных полей. Караул – это же счастье!

Конечно же, счастье, но когда ночью, ближе к утру, голова начинала гудеть как колокол, об этом никто не вспоминал. Связи с постами как не было, так и нет, часового не вызовешь, чтобы убедиться, что он цел. По ночам после дневной удушающей жары, когда солнечный луч насквозь прожигал рубашку, вдруг становилось по-настоящему холодно. Правда, в караульное помещение наконец провели свет, теперь ночью караульные читали газеты и книги. Между караулами в пятой роте шло активное строительство заглубленных блиндажей. Дело требовало времени, которого у Ремизова после службы не оставалось, зато на этом поприще подавал пример вернувшийся из госпиталя Гайнутдинов. У шестой роты скоро могла появиться своя казарма, единственная в полку. Четвертой роте и минометчикам повезло больше, им выделили не бог весть какие, но отдельные дома. Почистить, побелить, обшить досками – вот и весь косметический ремонт.

Сидя ночью в караульном помещении, Ремизов переваривал хозяйственные вопросы. Искренней любви ни к цементу, ни к гвоздям он не испытывал, но еще раздражало, что с начальниками складов о каждой мелочи приходилось договариваться лично, а иначе… Да все что угодно. То доску обрезную не получишь – только горбыль, то обмундирование для роты по размеру не найдешь, то аккумуляторы для БМП на зарядку не поставишь… Где-то здесь, переходя от склада к складу, он впервые услышал старую поговорку: кому война – кому мать родна. Помощи ждать ни от кого не приходилось, сам себе начальник, в строю ни одного офицера, а два прапорщика, техник роты и старшина, оказались далеки от его забот. Для них он так и остался молодым взводным с временными полномочиями ротного командира. И Усачев, умник этот, глядя на кадровый расклад пятой роты, оставался в стороне, наблюдая, как укрепляется у Ремизова его деловая хватка. Но ведь он больше двух месяцев один в упряжке и за коренного, и за пристяжных, свихнуться можно, и от хронического недосыпания, и от проблем с дисциплиной, а что до хозяйственных дел… И Мишка Марков что-то не возвращается из отпуска. Прислал телеграмму – приболел вроде бы. Он умеет приболеть вовремя, как тогда в Термезе перед отправкой. Только теперь все по-другому, потому что все на одном горбу такого же лейтенанта. Хотя вряд ли Мишка думает так же, он и не представляет, что здесь происходит. Они с женой теперь из постели целыми днями не вылезают, а тут хоть сдохни и от работы, и от тоски. Говорят, Москаленко будет командиром роты. Ладно, быстрей бы уж назначали, Серега толковый парень, будет кому службу передать или хотя бы с кем разделить. Если бы не письма из дома, вообще выжить было бы невозможно. Конечно, в переносном смысле. Выживать надо всегда, и несмотря ни на что, и назло, и во имя… Ирка все ноет: когда он приедет в отпуск, когда? Подружки у нее какие-то дуры, спрашивают, почему она сама сюда не едет работать по контракту. Правда, тот летчик, что приезжал в июне, намекнул, мол, в Афган только шлюхи добровольно ездят. Черт-те что. Здесь же убить могут! Или покалечить. И еще неизвестно, что хуже.

Среди ночи где-то в глубине полка, среди разрушенных дувалов раздался глухой, словно из подземелья, взрыв.

– Караул! В ружье! Разводящим проверить посты!

Понять, что и где взорвалось, не получилось. Все ночные звуки, шорохи и вздохи замерли в ожидании следующего акта. Ремизов связался с дежурным по полку, тот пояснил, что взрыв произошел в центре полка, но дежурные и дневальные по ротам докладывали, что у них все в порядке, и никто из них не мог показать, в каком месте рвануло. А когда с постов вернулись разводящие и сержант Рейхерт доложил, что не нашел своего часового Олейника, что-то оборвалось у Ремизова внутри.

– Ищите. Мог уснуть. Мог напугаться и спрятаться где-нибудь.

– Этот может. И спрятаться и напугаться, – сказал разводящий, изобразив насмешливую физиономию, – а нам отдувайся.

– Не ерничай. Кто рожден подвиги совершать, а кто щи на кухне стряпать. Он вряд ли сюда собирался. Давай, вперед.

Его так и не нашли. После смены постов оказалось, что часовой с соседнего поста видел Олейника. Он рассказал, что тот несколько раз пробегал мимо и бубнил что-то про свой пулемет, якобы поставил его у столба, уснул, а когда проснулся, на прежнем месте не нашел. Он думал, что пулемет утащили душманы и что его теперь посадят.

– Ты ничего не путаешь?

– Нет. Он так и говорил: меня посадят, меня посадят.

– Посадят, посадят. Ну и что? Ну и посадят. За жизнь надо бороться. – Кажется, он уже знал продолжение этой истории, но не верил самому себе.

Чувства рождали мысли, а те снова трансформировались в чувства, то затухая, то обостряясь. Да, мы все давно здесь сидим. Афган – это же большая зона, а вот эти посты с колючей проволокой, эти «духи», которые на нас через зрачки автоматов смотрят, – это локальная зона. У нее и имя есть – Руха. Разруха… Проруха… Эх, проруха-судьба. А Мишка сейчас в постельке нежится, а завтра, наверное, на пляж пойдет загорать. Пиво питерское пить будет. Домой хочу!!!