Валентин Бадрак - Офицерский гамбит

– Да, не всех кулаков раскулачили, однако… – завороженно шептал Игорь Николаевич, поглядывая по сторонам с задранной вверх головой, – пока мы воевали, они наслаждались жизнью… Молодцы!

– Не ропщи, дорогой, теперь ты уже на родной земле, будешь строить свой новый мир, который точно окажется не хуже прежнего, – подбадривал друга Алексей Сергеевич, хотя у самого челюсть отвисла от увиденного. Не Рублевка, конечно. Но тем и изумительно, что в каком-то заштатном Кировограде посреди Украины есть такие чудеса. Как если бы такое он увидел где-нибудь в Коломне или Туле, что выглядело бы фантастичнее выдумок Уэллса…

– Куда уж мне… – бурчал Игорь Николаевич в ответ. Но в глазах его вовсе не было зависти или недоброжелательности, в них Алексей Сергеевич улавливал только какую-то необъяснимую тоску. И он интуитивно понял, что это никак не связано со стремлением к благам, богатству; это обжигающей молнией напомнила о себе невыразимая тоска по неоконченной миссии, прерванной, как сбитой на лету птицы.

В какое-то мгновение глаза их встретились, и Игорь Николаевич тотчас понял, что старый друг хорошо понимает истинную причину его непримиримой боли, знает о шраме, беспокоящем его всякий раз, когда настоящее неожиданно сталкивается с прошлым. И они вдвоем быстро отвели глаза: один – от внезапно возникшего стыда за мимолетное чувство слабости, второй – из-за случайно нарушенной деликатности.

С какого-то момента виртуальный Горобец возник в мобильном телефоне Игоря Николаевича и четкими указаниями довольно умело управлял их движением – вероятно, совершал это не впервые, потому что они в считаные минуты достигли цели. Оба поняли это, когда слева возник незаурядный, почти трехэтажный, если считать мансарду, домище, у открытого въезда во двор которого стоял человек в свободных домашних шароварах и такой же свободной светло-серой рубахе навыпуск с вышитым красными нитками национальным узором на груди. Мобильный телефон он все еще прижимал к уху, отчего казалось, что он просто ухватился рукой за массивную голову. Его издалека заметная сочная мимика, яростная, с избытком эмоций, жестикуляция свободной руки, энергичная подвижность внешне грузноватого туловища выдавали если не волнение и возбужденность, то великолепную игру артиста. Когда, купленный специально для украинских командировок, уже несвежий и несколько потрепанный временем легковой «фольксваген» Алексея Сергеевича оказался зажатым во дворе между двумя роскошными японскими джипами, друзья вполне осознали, к кому попали в гости. А приехали они к тому самому неистовому и предприимчивому Горобцу, поражавшему в училище противоречиво уживавшимися в нем пугливостью и деловитостью, осторожностью и хозяйственностью, робостью и пронырливостью. И вот результат – веселый, подвижный, мешковатый мужичок на коротких ножках, с оформившимся животиком и пышными щеками настойчиво тискал их обоих в своих гостеприимных объятиях.

Заразив своим возбуждением и подвижностью, увесистый Горобец, чем-то неуловимо напоминающий колоритного гоголевского пана, на время превратился в того самого неприкаянного, легковесного Петю Горобца, которого они знали по военному училищу. Заметно раздавшийся вширь, он, тем не менее, легко фланировал, кружился вокруг гостей, ничуть не смущаясь своих размеров. «Это что за худоба москальская?» – яростно кричал он прежним сослуживцам, бесцеремонно щупая их бока, фамильярно тискаясь с ними и называя просто по именам безо всяких отчеств. Он был все таким же шумным, суетливым, необыкновенно веселым, задорно искристым. Все так же посмеиваясь своим язвительным, но никого не задевающим смехом, он многозначительно толковал обо всем подряд. Но вначале познакомил со своей женой, еще более пышнотелой Маришей, дочерью Иришей, также склонной к большим формам, незлобивым лизуном-лабрадором Степкой, сколь умным, столь и хитрым, а потому раздобревшим в этом доме во всех отношениях. Хозяин дома с одинаковыми эмоциями погладил по голове дочь-подростка и собаку; оба живых существа податливо закрыли от удовольствия глаза. С деланой важностью прикоснулся слегка ощетинившейся к вечеру щекой к румяной гладкой щеке жены – хозяин и хозяйка были чем-то схожи, словно брат и сестра, – и многозначительно прибавил к этому наигранному жесту: «Моя половинка». От гостей не ускользнуло, что он общался с членами семьи, и даже с заплывшим лабрадором, исключительно на украинском, тогда как с ними – только на русском языке. Они не протестовали, лишь наблюдали с улыбкой за переменами, которые произошли за двадцать лет. Затем Горобец настойчиво повел гостей по дому, заметив, что только старым друзьям он может показать все, по его выражению – развернуть душу без остатка. А так он мало с кем общается из местных, соседских, опасаясь извечной людской зависти и тайных проклятий. Разумеется, его дом освящен служителем церкви, а еще до покупки на этом месте «поработали» ворожицы, заговаривая возможную порчу и корректируя ауру. Не без гордости Горобец сообщал детали своего безбедного существования. Дом – добрых полтысячи квадратных метров, не считая, разумеется, площадей просторного гаража да вместительного сарая, – плод его многолетних стараний. Все сделано основательно, на века! Он так и сказал: «На века». После чего Алексей Сергеевич и Игорь Николаевич, несколько обескураженные, переглянулись. «Зачем на века, если нам, в лучшем случае, отведено несколько десятилетий? – мысленно задал себе вопрос Игорь Николаевич. – Жуткий, неисправимый прохвост. Но, может, и хорошо, что люди тратят силы и энергию на такие незначительные вещи». И опять вдруг у него помимо воли возникли воспоминания о бесконечных ответственных боевых задачах, захватах, зачистках, проходах колонн через кавказские перевалы. Разве может вся беспечная красивая жизнь Горобца, фальшивого Пети по прозвищу Птица, сравниться хоть с одним нажимом пальца на спусковой крючок акаэса, ствол которого направлен на двигающихся перебежками по каменистому склону врагов?! Глядя на высокие, добротно выгнанные стены жилища Горобца, Игорь Николаевич непроизвольно вздрогнул, вспоминая ощущение прикосновения к бесконечности, когда вдалеке какое-нибудь замешкавшееся тело содрогалось от вошедшего в него злобно шипящего куска металла, замирало на мгновение и затем падало подкошенным деревцом. «Тьфу ты, черт, – начал ругать он сам себя, рдея от стыда, – да что я, в самом деле, Паша Кандырь?! Я ж туда не за чужими душами ходил, за славой…» Но гнусавый, глумливый голос из темных, глубоких недр твердил ему: «И за душами тоже! И за душами тоже! Потому что все связано одной веревочкой! Хочешь прослыть героем, должен стать страшным и опасным для всех!» И искатель славы, напуганный ликом истины, с позором отпрянул, готовый сдаться…