Валентин Бадрак - Офицерский гамбит

– Андрей Андреевич, пусть я не силен в истории, но являюсь практиком, причем деятельным. Потому-то и пришел к вам с вопросом: что можно сделать хорошего для украинс ко-российских отношений?

– Если вы хотите хоть что-нибудь сделать для Украины и России, то вы в первую очередь должны осознать, что при всей дикости и анархичности украинского восприятия свободы, из нынешнего украинца давно выбиты мечты о добром и справедливом царе. У нас путинский зов невозможен, а героем его могут считать разве что упомянутые вами домохозяйки. И еще сформированный Кремлем блок сторонников в среде украинских политиков, промышленников, части интеллигенции. Но если первые воспринимают Путина просто как волевого, импозантного мужчину, который, в отличие от прежних хозяев, не алкоголик, не рыхлый, не пустослов, не манекен, то вторые рассматривают его как подкидной мостик для собственного восхождения. У нас есть такие, что создадут себе памятник на костях государственности. Вот почему он привлекателен для некоторой части украинцев. Так вот, отвечая на ваш вопрос, я скажу: нужны равноценные, взаимно интересные и взаимовыгодные проекты. Причем желательно в высокотехнологичных отраслях – в космической, авиационной и так далее. Но разве ж это возможно?

– Отчего невозможно? Откуда такой пессимизм?

– Да очень просто. Возьмите хоть самолет Антонова, который вы фактически уничтожили. Очень недурной проект, пусть и несовершенный. Я уверен, что по заказу Путина, который тогда еще был президентом. Великолепная воздушная машина превратилась в символ славянского раздора.

– Но Украина ж полезла в НАТО, враждебный России блок, и это был адекватный ответ, – заговорила в Артеменко московская инструкция. Выдав ее, он почему-то подумал: зря сказал о НАТО. Все и так уже решено, а этот Мишин, в принципе, дело говорит.

– Разумеется. Ваши псевдоученые сегодня создают увесистые филиппики идее так называемого «Русского мира», некой объединительной концепции для славян. Говорят, например, что он возможен и логичен в пространстве существования русского литературного языка, создающего отличительную от всех нынешних парадигм мышления. Уповают на важность одинаковой интерпретации общего прошлого. Естественно, при отказе от признания украинской, да и белорусской тоже, идентичности, культуры, языков. Но к чему это? Да очень просто. Всё, как и ваши проекты, посвящено подготовке к объединению вокруг Москвы. Нет, даже не вокруг Москвы или Кремля, а вокруг московского царя или его эрзаца – Политбюро ЦК КПСС, президента России или конкретного человека с известной вам фамилией. Для чего в России создана комиссия при президенте по противодействию фальсификации истории? Я полагаю, вы не хуже меня знаете, что это один из ловких, последовательных трюков, направленных на увековечивание режима Путина. Оттого-то в последние годы в России возродился культ Сталина. Да-да, не протестуйте. Именно культ. Это сделано для того, чтобы оправдать потенциальное насилие где бы то ни было, прикрыв его, разумеется, национальными интересами, вынужденной мерой.

– Тогда почему Донбасс и Крым готовы присоединиться к России? Отчего в этих регионах верят как раз в российскую трактовку исторических событий?

Но Мишин восходящей интонацией заглушил вопрос, снова превратив диалог в монолог. Он продолжал с таким невозмутимым видом, словно рассказывал сам себе, упражнялся в проведении лекции и не нуждается в чьих-либо ушах.

– Действительно, часть Украины тяготеет к некой воле царя, силе и воле одного вершителя судеб. В силу исторического внедрения в массовое сознание этой губительной для свободы идеи. Тем не менее, рекламируемая идея готовности Крыма и Донбасса стать частью России слишком преувеличена…

Они долго еще говорили как бы на разных языках, не понимая друг друга. Артеменко в какой-то момент понял, что этому человеку просто надо дать как следует выговориться. Ибо где еще он отыщет аудиторию, этот одинокий, в сущности беспомощный, да и бездеятельный знаток ситуации? Способный только на бравые лозунги сродни былым пионерским речевкам. Андрей Андреевич убежденно толковал о гибельном упоении россиянами силой, настоятельно убеждал гостя, что это порок, который не чужд в то же время американцам или немцам. То была даже не беседа, потому что говорил все больше Мишин, у которого открылся речевой шлюз. Но Алексей Сергеевич, заинтересованный прежде всего в развитии отношений, сознательно потакал ему, порой даже не пытаясь отвечать, а лишь кивая или имитируя завороженный взгляд слушателя, потрясенного гением обличителя. Он знал, что делает: пока его задачей было доказать свою способность быть преданным слушателем. Слушателем, готовым транслировать своего кумира. Правда, с некоторыми фактами Артеменко и сам не мог не согласиться. «Нежелание признать украинцев как отдельный народ», о котором твердил Мишин, почему-то коробило и его самого. Когда Андрей Андреевич стал рассказывать ему о целенаправленном уничтожении украинской культуры, запрете книгопечатания, искоренении украинского языка, массовых депортациях, что-то новое и до конца непонятое все более просыпалось в нем и смутным, мятежным комом восставало против имперского варварства, которое Мишин сардонически, на современный манер обозвал «эффективным менеджментом».

Некоторое время они посвятили языку; Артеменко как русскоязычный украинец искренне был убежден в необходимости восстановления лингвистической справедливости. Мишин же, хоть и с удовольствием говорил на русском, с упоением и весьма компетентно толковал о позорном, навязанном обрусении Украины еще во времена Екатерины II и, особенно, ее правнука Александра II. И когда Андрей Андреевич пылко рассыпал факты, события и имена, Алексей Сергеевич переставал думать о нем как о зарвавшемся небожителе, жаждущем неизвестно каких перемен. Он просто с интересом слушал, как порой слушают студенты профессора, попав в клейкое пространство его обширных знаний.

– При его, Александра, царствовании в начале шестидесятых годов девятнадцатого века появился тайный циркуляр российского министра внутренних дел Валуева о запрещении изданий на украинском языке для народа. А накануне последовавшей русско-турецкой войны царь подписал Эмский указ, который фактически уничтожал украинскую культуру и литературу. Так вот этот страшный для украинца акт не допускал даже ввоза в пределы империи каких-либо книг, изданных за границей на малорусском наречии. Не говоря уже о выкорчевывании существующих книг, о полном запрещении печатания в империи каких бы то ни было оригиналов или переводов на том же наречии. – Он произносил слово «наречие» с такой ненавистью, как будто сам был этим пресловутым Валуевым, в которого на мгновение превратился, чтобы точнее изобразить весь тот гневный, не подлежащий обжалованию приговор, которым был наказан украинский народ.